КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ
Шрифт:
Так мы и сидели в кромешной тьме, тишину нарушало лишь наше прерывистое дыхание. Потом вдруг возобновилась ожесточенная стрельба, которая продолжалась минуты две и так же внезапно смолкла. Через несколько секунд в развалинах стал нарастать странный шум. Сначала это был протяжный тонкий звук, напоминавший вой дикого зверя, но постепенно он перерос в громкий крик. Потом послышались визги и всхлипывания, а затем раненый стал выкрикивать целые фразы. Это было очень похоже на то, что я слышал раньше. В своем сумеречном от усталости состоянии я даже подумал, будто кричит тот же самый японский солдат, и уже хотел было сказать Акире, что этому человеку слишком долго приходится испытывать невыносимые страдания, но тут вдруг понял, что человек кричит не по-японски, а на мандарине. От сознания того, что это два разных человека, у меня мороз пробежал по коже. Каким же одинаковым был их предсмертный вой, как одинаково они твердили свои отчаянные мольбы, как похоже кричали снова и снова! Мне пришло в голову, что всем нам предстоит пройти через это на пути к гибели, – предсмертные душераздирающие вопли так же универсальны, как плач новорожденных.
Вскоре я осознал, что мы сидим на сравнительно открытом месте и, если сюда начнут залетать пули, нам негде будет спрятаться. Я хотел предложить Акире перейти в более укромное место, но заметил, что он спит. Включив фонарик, я стал осторожно осматриваться.
Даже по сравнению с тем, что я видел недавно, здесь разрушения были еще более сокрушительными. Виднелись воронки от разорвавшихся гранат, пулевые отверстия, раскрошенные кирпичи, расколотые деревянные балки. Посредине комнаты, не далее чем в семи-восьми ярдах от нас, лежал на боку убитый буйвол, засыпанный пылью и обломками, из-под которых торчал рог. Я продолжал водить лучом, пока не осмотрел все проломы, через которые бойцы могли проникнуть в наше убежище. В дальнем конце, за буйволом, увидел маленькую кирпичную нишу, которая, вероятно, когда-то служила печью или очагом. Мне показалось, это – самое безопасное место для того, чтобы скоротать ночь. Я разбудил Акиру, закинул его руку себе на шею, и мы, стеная от боли, поднялись.
Дотащив друга до ниши, я раскидал ногой камни, очистив кусочек сохранившегося деревянного пола. Потом, подстелив пиджак, осторожно уложил Акиру на здоровый бок, сам пристроился рядом и стал ждать, когда придет сон.
Но крайняя усталость, непрекращающиеся крики умирающего, страх оказаться под обстрелом и мысли о судьбоносном деле, которое мне предстоит, не давали заснуть. Акира тоже не спал, и, услышав, что он пытается сесть, я спросил:
– Как твоя рана?
– Моя рана. Не беспокоить, не беспокоить.
– Дай посмотрю.
– Нет-нет. Не беспокоить. Но спасибо тебе. Ты – хороший друг.
Нас разделяло всего несколько дюймов, однако мы не могли видеть друг друга. После долгого молчания я услышал его голос:
– Кристофер. Ты должен учиться говорить по-японски.
– Да, должен.
– Нет, я иметь в виду – сейчас. Ты учиться японский сейчас.
– Честно признаться, старина, это едва ли подходящее время для…
– Нет. Ты должен учиться. Если японские солдаты приходить, когда я спать, ты должен сказать им. Сказать им – мы друзья. Ты должен сказать, или они стрелять в темноте.
– Да, понимаю.
– Поэтому ты учиться. Если я спать. Или я мертвый.
– Эй, не желаю слышать этой чепухи. Оглянуться не успеешь – будешь как огурчик.
Снова воцарилось молчание, я вспомнил, как в детстве Акира часто не понимал меня, если я употреблял фразеологические обороты, и медленно повторил:
– Ты будешь совершенно здоров. Понимаешь, Акира? Я об этом позабочусь. Ты выздоровеешь.
– Ты очень добрый, – ответил он. – Но осторожность не помешать. Ты должен учиться сказать. По-японски. Если японские солдаты приходить. Я учить тебя. Ты запоминать.
Он стал говорить что-то на своем языке, но фраза была слишком длинной, и я остановил его.
– Нет-нет. Этого я никогда не выучу. Что-нибудь покороче. Только чтобы дать им понять, что мы – не враги.
Он подумал минутку и произнес фразу ненамного короче предыдущей. Я попробовал повторить се, но он почти сразу перебил меня:
– Нет, Кристофер. Ошибка.
Предприняв еще несколько попыток, я сказал:
– Слушай, так ничего не получится. Скажи мне всего одно слово. Слово «друг». Большего я не осилю.
– Томодачи, – произнес он. – Скажи: то-мо-да-чи.
Я повторил слово несколько раз, как мне казалось, очень точно, но услышал, что Акира смеется в темноте, и засмеялся вместе с ним, а вскоре мы уже истерически хохотали так же, как незадолго до того. Мы хохотали, наверное, не меньше минуты, после чего я, судя по всему, мгновенно уснул.
Когда я проснулся, в развороченную комнату заглядывал первый рассветный луч. Свет был бледный, голубоватый – словно упал лишь один из многих покровов темноты. Умирающий человек молчал, откуда-то издалека доносилась птичья трель. Оказалось, что крыша у нас над головой почти полностью отсутствовала, и оттуда, где я лежал, больно упираясь плечом в кирпичную стену, были видны звезды на предрассветном небе.
Мое внимание привлекло какое-то движение, я встревоженно сел, увидел трех или четырех крыс, суетившихся вокруг мертвого буйвола, и несколько секунд сидел неподвижно, уставившись на них. И только после этого, страшась увидеть нечто ужасное, повернулся, чтобы посмотреть на Акиру. Он лежал рядом со мной, не шевелясь, очень бледный, но я с облегчением заметил, что он дышит ровно. Нащупав лупу, я принялся снова внимательно изучать его раны, но добился лишь того, что разбудил его.
– Не бойся, – прошептал я, когда он сел и стал озираться по сторонам.
Он выглядел испуганным и растерянным, но постепенно, судя по всему, вспомнил, что было накануне, и в его оцепеневшем взгляде проступила задумчивость.
– Тебе что-то снилось? – спросил я. Он кивнул:
– Да. Снилось.
– Надеюсь, какое-нибудь местечко получше этого? – рассмеялся я.
– Да. – Акира глубоко вздохнул и добавил: – Мне снилось, что я маленький мальчик. Мы помолчали, потом я сказал:
– Должно быть, это настоящее потрясение – из мира, который тебе снился, попасть в этот.
Мой друг уставился на голову буйвола, торчавшую из-под обломков.
– Да, – произнес он наконец. – Мне снилось, когда я был маленький мальчик. Моя мама, мой отец. Маленький мальчик.
– А помнишь, Акира, игры, в которые мы играли? На холме в нашем саду. Помнишь?
– Да. Помню.
– Это добрые воспоминания.
– Да. Очень добрые воспоминания.
– Хорошие были деньки. Тогда мы, конечно, не понимали, насколько они замечательные. Дети этого, наверное, вообще не осознают.