Когда наша не попадала
Шрифт:
И вновь мир пропал, растворился в вязкой серой полумгле. Обманчивы были звуки, лгало зрение, и все чувства бунтовали в этом иномирье. Где-то далеко или, наоборот, рядом, скользнула огромная тёмная глыба, и ниоткуда ударил по ушам тоскливый вой. Взвизгнул разрываемый воздух, и задом наперёд пролетел Змей-Горыныч, выплевывая языки пламени почему-то только из двух пастей. Гулко ударило било на носу ладьи, похоже, атаман вспомнил про совет капа третьего. Что-то странное творилось со временем, оно рвалось, переплеталось, и сильно болело от этого сердце волхва, могущего его чувствовать. По горячему лбу стекал то ли пот, то ли дождь. «Почему не испаряется?» – успел подумать Ивашка,
– А ну разойдись, бездельники, дайте мальцу хоть воздуха глотнуть свежего.
– Да что с ним, уж не захворал ли?
– Он – волхв и чует то, что мы и представить не можем, – негромко растолковал Спесь. – Далеко нас, видно, занесло, раз уж так ему поплохело.
– Давно… – подал голос юноша.
– Что, давно? – Удивился Геллер.
– Давно нас заносило, так давно, что и преданий об этом времени не осталось, – Ивашка открыл наконец-то глаза и, приподнятый дружеской рукой, присел на палубе.
– На, испей-ка, – Лисовин подал ему чашу с прозрачной водой. – Из Реки нашей, родная.
Опростав чашу по-прежнему чистой и свежей воды, парень почувствовал, как силы возвращаются к нему и ведовские чувства кричат тревогу. Быстро оглядевшись по сторонам, он ничего опасного не увидел, но, взглянув наверх, чуть было не упал снова. Прямо над ладьей висела огромная миска, причём, судя по блеску, из железа. Размером она была больше ладьи, но в небе держалась уверенно.
– Чт-т-то это? – волхв ещё отпил водицы и повторил, уже не заикаясь: – Это что такое?
Спесь Федорович разочарованно вздохнул:
– А мы думали, что ты знаешь. Понятия не имеем.
– А почему стоим?
– Заперли нас в этом треугольнике, – сердито сплюнул за борт Лисовин.
– В каком?
– А ты на воду посмотри.
Ивашка внимательно посмотрел на море и сразу заметил границы неестественно синей воды, в которой замерла ладья. Морская вода имеет неисчислимое множество оттенков, при всём своем сине-зеленом цвете. Вот только такого неживого цвета никогда не бывает в земном море. Неожиданно сверху раздался какой-то звук, и люди успели заметить открывающееся дно летающей миски. Из него вырвался зеленый луч и уткнулся в палубу. Палуба осталась цвета струганных досок, но на ней возникло какое-то существо. Больше всего оно напоминало ту морскую тварь, что показывал Одиссей, осьминог называется. Но у этого щупальцев, что заменяли ему ноги, было гораздо больше. Они быстро скрутились в толстый жгут, на котором и утвердилась чудо-юдо.
– Люди! – голос возник у всех в головах. – Мы решили оказать вам благодеяние и стать вашими учителями. Ликуйте, люди! Разрешаем вам задать вопрос.
Ватажники переглянулись, но не успел никто. Пребывавший в меланхолии Непейвода внезапно очнулся и громко спросил:
– А сало у вас есть?
Открывший было рот для ответа атаман ничего не сказал, только гневно посмотрел на казака. Но было уже поздно. Многоног сначала дернулся, потом застыл и весь пошёл рябью, миска громко загудела. Спесь Федорович подозрительно воззрился на застывшего пришельца и подмигнул Ивашке. Тот пожал плечами и отрицательно покачал головой. Он не видел этого зверя ли, человека или бога. Вернее, глазами видел, но дивье око показывало только чистые доски. «Морок», – еле слышно обронил волхв, и атаман поморщился.
– Что такое сало? – очнулся многоног. – Покажи!
Лисовин с горечью вздохнул, но достал из короба заботливо сохраненный шмат копченого сала и со страдающим видом отрезал маленькую пластинку. Одно щупальце метнулось из жгута и цепко схватило весь кусок. Юноша не мог не восхититься своими друзьями. Только одно слово «погодь», процеженное атаманом, – и сразу стих начавшийся было ропот. Сало стремительно исчезло в лапе зверя, оставляя только дразнящий аромат. Наконец-то многоног заговорил.
– Сложные молекулы с ароматизаторами и повышенным содержанием белков, аминокислот и жиров. Избыточная конструкция пищевого концентрата. Синтез неэкономичен.
Голос изменился и стал напористым:
– Вы научитесь обходиться без таких сложностей! Нерациональное использование ресурсов будет прекращено. Вот вам концентраты!
Из луча, по-прежнему касающегося палубы, посыпались брусочки серого цвета. Непейвода нагнулся, поднял один, понюхал, и поморщился.
– А сало где?
– Вам не нужно это сало! В этих рационах содержатся все необходимые для жизни элементы! Вы останетесь довольны и лучше будете усваивать необходимые знания, чтобы научиться делать машины для производства рационов!
Непейвода уронил брусок на палубу, потом нагнулся, поднял, прикинул в руке, пристально смотря на обидчика, но передумал и презрительно швырнул его за борт.
– Еду для людей должны делать люди, и делать её с душой и любовью. Иначе получится корм, – устало изрёк он, потом подумал и добавил: – Нет, даже не корм. Ведь и корм для скота делается с душой, люди должны заботиться о животных. Это… Даже не знаю, как назвать, дрова для костра, что ли? Не нужны мне такие учителя, атаман.
– Иван? – впервые обратился к волхву как к взрослому Спесь Федорович.
Гордый таким признанием, юноша воззвал к родовичам, и те откликнулись, несмотря на многие дни пути. Не силу, не храбрость даровали они, а мудрость, спокойную мудрость живших.
– В память тех, кто жил. Во славу тех, кто живёт. Для блага тех, кто будет жить. Сгинь морок, рассыпься в прах и развейся на ветру.
Хлестко ударил свежий ветер, миска угрожающе зарычала, весь многоног заколебался и стал расправлять щупальца. Но спокойно смотрел Иван-волхв, и не дрожала его указующая рука. Наверху затрещали разряды молний, из миски повалил густой дым, мертвящая зелень втянулась обратно, захватив с собой мерзкое чудо и, сильно дымя, железное чудовище рванулось в высоту.
– И эти тоже обманщики, – грустно констатировал казак и устало присел у борта. В руках у него возникла бандура. Молчал Непейвода, смотря вдаль, и только пальцы скользили по струнам, заставляя их говорить. Струны пели о Степи, бескрайней, как море. Бандура плакала об отчем доме, о яростной весне, заставляющей цветами пламенеть Степь. О лете, которое покрывает землю сухими травами, но наливает колос тяжелым зерном и награждает плодами ветки деревьев. Об осени, что помогает людям собрать урожай и укутывает уставшую плоть земли одеялом багряных листьев, готовя к зиме. О белом безумии буранов, что несут беду неосторожным путникам, и пуховой перине снегов, что до поры баюкают Степь. Яростно звенели струны, и перед глазами ватажников возникали вольные птицы, гордые звери и люди, выше жизни чтящие свободу. И люди, свободно оковавшие себя Долгом, долгом защищать от пены набегов мирных земледельцев. Люди, по своей воле ставшие на границе Дикого поля. Говорила бандура о котле, в котором крутится водоворот людских судеб, чтобы испарилась пена людишек и возник новый народ. Народ, скорый на смех и на битву. Гордый своим характером и своей кухней. Верный в любви и ненависти. Степь даст ему ярость и широкую душу. Речная вода, промывающая путь сквозь камни, подарит ему чистоту и упорство. Многовековые дубравы отдадут мудрость и спокойствие.