Когда наступает ночь
Шрифт:
– Пусть Квентин пойдет посмотрит,- сказал отец.- Квентин, пойди посмотри, кончила Нэнси или нет? Скажи ей, чтоб шла домой.
Я пошел на кухню. Нэнси уже кончила. Посуда была убрана, огонь в плите погас. Нэнси сидела на стуле, возле остывшей плиты. Она погляде- ла на меня.
– Мама спрашивает, ты кончила или нет?
– сказал я.
– Да,- сказала Нэнси: она поглядела на меня.- Кончила. Она опять поглядела на меня.
– Ты что, Нэнси?
– спросил я.- Что с тобой?
– Я всего только негритянка,- сказала Нэнси.- Но это же не моя вина. Она сидела на стуле возле остывшей плиты в своей соломенной шляпе и глядела на меня. Я пошел обратно в кабинет. В кухне было так странно, наверно от остывшей плиты, потому что ведь обыкновенно в кухне тепло и весело и все суетятся. А тут плита погасла, и посуда была убра- на, и в такой час никто не думал о еде.
– Ну что, кончила она?
– спросила мама.
– Да, мама,- ответил я.
– Что же она делает?
– спросила мама.
– Ничего не делает. Сидит.
– Я пойду посмотрю,- сказал отец.
– Она, наверно, ждет Иисуса, чтобы он ее проводил,- сказала Кэдди.
– Иисус уехал,- сказал я.
Нэнси рассказывала, что раз утром она проснулась, а Иисуса нет.
– Бросил меня,- сказала Нэнси.- Надо думать, в Мемфис уехал. От полиции, должно быть, прячется.
– И слава богу, что ты от него избавилась,- сказал отец.- Надеюсь, он там и останется.
– Нэнси боится темноты,- сказал Джейсон.
– Ты тоже боишься,- сказала Кэдди.
– Вовсе нет,- сказал Джейсон.
– Трусишка!
– сказала Кэдди.
– Вовсе нет,- сказал Джейсон.
– Кэндейс!
– сказала мама. Вошел отец.
– Я немного провожу Нэнси,- сказал он.- Она говорит, что Иисус вернулся.
– Она его видела?
– спросила мама.
– Нет. Какой-то негр ей передавал, что его видели в городе. Я скоро приду.
– А я останусь одна, пока ты будешь провожать Нэнси?
– сказала мама Ее безопасность тебе дороже, чем моя?
– Я скоро приду,- сказал отец.
– Тут этот негр где-то бродит, а ты уйдешь и оставишь детей?
– Я тоже пойду,- сказала Кэдди.- Можно, папа?
– Да очень они ему нужны, твои дети,- сказал отец.
– Я тоже пойду,- сказал Джейсон.
– Джейсон!
– сказала мама. Она обращалась к отцу - это было слышно по голосу. Как будто она хотела сказать: вот целый день он придумывал, чем бы ее посильнее огорчить, и она все время знала, что в конце концов он придумает. Я сидел тихонько,- мы оба с папой знали, что если мама меня заметит, то непременно захочет, чтобы пана велел мне с ней остаться. Поэтому папа даже не глядел на меня. Я был самый старший. Мне было девять лет, а Кэдди - семь, и Джейсону - пять.
– Глупости!
– сказал отец.- Мы скоро придем.
Нэнси была уже в шляпе. Мы вышли в переулок.
– Иисус всегда был добр ко мне,- сказала Нэнси.- Заработает два доллара, всегда один мне отдаст.
Мы шли по переулку.
– Мне бы только переулком пройти,- сказала Нэнси,- а там уж ничего.
В переулке всегда было темно.
– Вот тут Джейсон испугался в день Всех святых,- сказала Кэдди.
– Вовсе не испугался,- сказал Джейсон.
– А тетушка Рэйчел ничего с ним не может сделать?
– спросил отец. Тетушка Рэйчел была совсем старая. Она жила одна в хижине непода- леку от Нэнси. У нее были седые волосы, и она уже не работала, а только по целым дням сидела на пороге и курила трубку. Говорили, что Иисус - ее сын. Иногда она говорила, что да, а иногда - что он ей вовсе и не родня.
– Нет, ты испугался,- сказала Кэдди.- Ты струсил еще хуже, чем Фрони. Хуже всякого негра.
– Никто с ним ничего не может сделать,- сказала Нэнси.- Он гово- рит, что я в нем беса разбудила, и теперь он не успокоится, пока не...
– Ну ладно,- сказал отец,- ведь он уехал. Теперь тебе нечего боять- ся. С белыми только не надо путаться.
– Как это - путаться?
– спросила Кэдди.- С какими белыми?
– Не уехал он,- сказала Нэнси.- Я чувствую, что он здесь. Вот тут, в переулке. Слышит, что мы говорим, каждое словечко. Спрятался где-ни- будь и ждет. Я его не видела, да и увижу только один-единственный раз с бритвой в руке. Он ее носит на веревочке на спине под рубашкой. И когда увижу, так даже не удивлюсь.
– Вовсе я не испугался, - сказал Джейсон.
– Если бы ты вела себя как следует, ничего бы и не было,- сказал отец.
– Но теперь все прошло. Он теперь, вероятно, в Сент-Луисе и уже нашел себе другую жену, а о тебе и думать позабыл.
– Ну, если так,- сказала Нэнси,- так пусть же я об этом ничего не знаю. А не то я до него доберусь, будьте покойны! Попробуй он только ее обнять, я ему руки отрублю! Я ему голову отрежу, я ей брюхо рас- порю, я...
– Тсс!
– сказал отец.
– Чье брюхо, Нэнси?
– спросила Кэдди.
– Вовсе я не испугался,- сказал Джейсон.- Хочешь, я один пройду по переулку?
– Да, как же!
– сказала Кэдди.- Ты бы сюда и носа без нас не су- нул!
II
Дилси все хворала, и мы каждый вечер провожали Нэнси. Наконец ма- ма сказала:
– До каких же пор это будет продолжаться? Я каждый вечер буду оставаться одна пустом доме, а ты будешь провожать трусливую негритянку?
Для Нэнси положили тюфяк в кухне. Раз ночью мы проснулись от какого-то звука - не то пенья, не то плача, доносившегося из темноты под лестницей. У мамы в комнате был свет, и мы услышали, что отец вышел в коридор, потом прошел на черную лестницу; мы с Кэдди тоже побежали в коридор. Пол был холодный. Пальцы на ногах у нас поджимались от хо- лода, мы стояли и прислушивались к звуку. Это было как будто пенье, а как будто и не пенье - у негров иногда не разберешь.
Потом он затих, и мы услышали, что отец стал спускаться по лестнице, и мы тоже подошли и остановились у перил. Потом опять начался этот звук, уже на самой лестнице, негромко, и на ступеньках возле стены мы увидели глаза Нэнси. Они светились, как у кошки, словно у стены притаи- лась большая кошка и смотрела на нас. Когда мы сошли на несколько ступенек, она перестала издавать этот звук, и мы стояли там, пока, нако- нец, из кухни не вышел отец с револьвером в руке. Он вместе с Нэнси сошел вниз, потом они вернулись, неся нэнсин тюфяк.
Его разостлали у нас в детской. Когда свет в маминой комнате погас, опять стали видны нэнсины глаза.
– Нэнси!
– шепнула Кэдди.- Ты не спишь, Нэнси?
Нэнси что-то прошептала, я не разобрал что. Шепот пришел из темноты, неизвестно откуда, словно родился сам собой, а Нэнси там и не было; а глаза были видны просто потому, что еще на лестнице я очень пристально на них смотрел и они отпечатались у меня в зрачках, как бывает, когда посмотришь на солнце, а потом закроешь глаза.