Шрифт:
Уильям Фолкнер
Когда наступает ночь
(THAT EVENING SUN)
Послано под названием: "That Evening Sun Go Down " 7 ноября 1930 в журнал "Америкэн меркьюри" и вышла впервые там в марте 1931г.
В основе - реальное убийство в семье рабочего-негра Дэйва Баудри в Оксфорде в 1926г.
На русском языке впервые в кн."Американская новелла ХХ века" М.,ГИХЛ 1934 (перевод сделан по тексту первой публикации О.П.Холмской).
OCR по тексту "Собрание рассказов" М.,НАУКА 1978 вып.Б.Г.Беркман, 1999г Хайфа Израиль.
I
Теперь понедельник в Джефферсоне ничем не отличается от прочих дней недели. Улицы теперь вымощены, и телефонные и электрические ком- пании все больше вырубают тенистые деревья - дубы, акации, клены и вязы,- чтобы на их месте поставить железные столбы с гроздьями вспух- ших, призрачных, бескровных виноградин; и у нас есть городская прачеч- ная, и в понедельник утром ярко раскрашенные автомобили объезжают го- род; наполненные скопившимся за неделю грязным бельем, они проносят- ся мимо, как призраки, под резкие, раздраженные вскрики автомобильного рожка, в шипенье шин по асфальту, похожем на звук разрываемого шелка; и даже негритянки, которые по старому обычаю стирают на белых, разво- зят белье на автомобилях.
Но пятнадцать лет тому назад по утрам в понедельник тихие пыльные тенистые улицы были полны негритянок, которые на своих крепких, об- мотанных шалью головах тащили увязанные в простыни узлы, величиной с добрый тюк хлопка, и проносили их так, не прикасаясь к ним руками, от порога кухни в доме белых до почерневшего котла возле своей лачуги в не- гритянском квартале.
Нэнси примащивала себе на макушку узел с бельем, а поверх узла насаживала черную соломенную шляпу, которую бессменно носила зимой и летом. Она была высокого роста, со скуластым угрюмым лицом и немного запавшими щеками,- у нее не хватало нескольких зубов. Иногда мы про- вожали ее по улице и дальше, через луг, и смотрели, как ловко она несет узел; шляпа на его верхушке никогда, бывало, не дрогнет, не шелохнется, даже когда она спускалась в ров и снова из него выбиралась или пролеза- ла сквозь изгородь. Она становилась на четвереньки и проползала в дыру, запрокинув голову, и узел держался крепко, плыл над ней, словно воз- душный шар; потом она поднималась на ноги и шла дальше.
Случалось, что за бельем приходили мужья прачек, но Иисус никогда не делал этого для Нэнси, даже еще до того, как отец запретил ему вхо- дить к нам в дом, даже тогда, когда Дилси была больна и Нэнси стряпа- ла у нас вместо нее.
Чуть не каждое утро приходилось бежать к дому Нэнси и звать ее, чтоб она скорей шла и готовила завтрак. Мы останавливались у рва, так как отец не позволял нам разговаривать с Иисусом, - Иисус был призе- мистый негр со шрамом от удара бритвой на лице,- и отсюда принимались кидать камнями в дом Нэнси, пока, наконец, она, совершенно голая, не подходила к дверям.
– Это еще что такое, камнями швыряться!
– говорила Нэнси.- Чего вам, чертенятам, надо?
– Папа сказал, чтобы ты скорей шла и готовила завтрак,- говорила Кэдди.- Папа сказал, что завтрак и так уже на полчаса запаздывает и чтоб ты шла сию минуту.
– Подумаешь, важность какая, ваш завтрак!
– говорила Нэнси.
– Выспаться не дадут.
– Ты, наверно, пьяная, - говорил Джейсон.
– Папа говорит, что ты пьяная. Ты пьяная, Нэнси?
– Кто это выдумал?
– говорила Нэнси.- Выспаться не дадут. По- думаешь, важность какая ваш завтрак!
Мы швыряли еще несколько камней, потом шли домой. Когда Нэнси, наконец, являлась, мне уже поздно было идти в школу. Мы думали, что это все из-за виски, до того дня, когда Нэнси арестовали и повели в тюрьму и по дороге им встретился мистер Стовел - он был кассиром в банке и старостой баптистской церкви,- и Нэнси, как только его увидела, так и начала:
– Когда же вы мне заплатите, мистер? Когда же вы мне заплатите, мистер? Были у меня три раза, а до сих пор ни цента не платите...
Мистер Стовел ударил ее так, что она свалилась, но она продолжала:
– Когда же вы мне заплатите, мистер? Были у меня три раза, а до сих пор...
Тут мистер Стовел ударил ее каблуком по лицу, и шериф оттащил его, а Нэнси лежала на земле и смеялась. Она повернула голову, выплюнула зубы вместе с кровью и сказала:
– Был у меня три раза, а ни цента не заплатил.
Вот как случилось, что она потеряла зубы. В тот день только и разговору было, что о Нэнси и мистере Стовеле, а ночью, кто проходил мимо тюрьмы, слышал, как Нэнси там поет и вопит. В окно были видны ее руки, уцепившиеся за решетку, а у забора собралась целая толпа. Все стояли и слушали, как она кричит, а надзиратель приказывает ей замолчать. Но она не замолчала и вопила всю ночь, а на рассвете надзиратель услышал, что наверху что-то колотится и царапается в стену; он пошел наверх и увидел, что Нзнси висит на оконной решетке. Он говорил потом, что дело тут не в виски, а в кокаине: негр ни за что не покончит с собой, разве что нанюхается кокаину, а когда он нанюхается кокаину, то и на негра становится не похож.
Надзиратель вынул ее из петли и привел в чувство, а потом побил ее, отстегал. Она повесилась на своем платье. Она все приладила, как следует, но когда ее арестовали, на ней только и было, что платье, так что связать себе руки ей уже было нечем, и она так и не смогла оторвать руки от подоконника. Тут-то надзиратель и услышал шум, побежал наверх и уви- дел, что Нэнси висит на решетке, совершенно голая.
Когда Дилси заболела и лежала у себя в хижине, а Нэнси у нас стряпа
ла, мы заметили, что фартук у нее вздувается на животе; это было еще до того, как отец запретил Иисусу приходить к нам в дом. Иисус сидел в кух- не возле плиты, и шрам на его черном лице был как обрывок грязной бечевки.
Он сказал нам, что у Нэнси под платьем арбуз. А была зима.
– Где ты зимой достал арбуз?
– спросила Кэдди.
– Я не доставал,- ответил Иисус.- Это не от меня подарок. Но уж там от меня или нет, а вот я его возьму да взрежу.
– Зачем ты это говоришь при детях?
– сказала Нэнси.
– Почему не идешь работать? Хочешь, чтоб мистер Джейсон увидел, что ты торчишь тут, на кухне, да болтаешь невесть что при детях?
– Что болтаешь? Что он болтает, Нэнси?
– спросила Кэдди.
– Мне нельзя торчать на кухне у белого,- сказал Иисус.- А у меня на кухне белому можно торчать. Он приходит ко мне, и я не могу ему запретить. Когда белый приходит ко мне домой, это не мой дом. Я ему не могу запретить, ладно, но выгнать меня из моего дома он не может. Нет уж, этого он не может.
Дилси все еще была больна. Отец запретил Иисусу приходить к нам.
Дилси все болела. Долго болела. Однажды после ужина мы сидели в кабинете.
– Что, Нэнси уже кончила?
– спросила мама.- Кажется, за это время можно было перемыть посуду.