Когда Ницше плакал
Шрифт:
Он сдался. Он прекратил думать. Его ноги продолжали нести его по направлению к теплому, ярко освещенному дому, к детям и любящей, заботливой Матильде. Он сосредоточился на вдыхании холодного-холодного воздуха, согревании его в колыбели легких и выдыхании облаков пара. Он вслушивался в звуки ветра, своих шагов, хруст хрупкого наста под своими ботинками. И внезапно он нашел тот способ, тот единственный способ!
Он ускорил шаг. Всю дорогу до дома он повторял в такт скрипу снега под ногами: «Я знаю как! Я знаю как!»
ГЛАВА 12
В ПОНЕДЕЛЬНИК УТРОМ Ницше
«Замечательный отчет, доктор Брейер. Разумный и вразумительный. И, в отличие от других отчетов, в нем нет профессионального жаргона, который, создавая иллюзию знания, является на самом деле языком невежества. А теперь назад, в Базель. Я и так отнял у вас слишком много времени».
Ницше закрыл портфель и запер его. «Я расстаюсь с вами, доктор. Я в долгу перед вами — в большем, чем когда бы то ни было. Обычно прощание сопровождается отрицанием необратимости происходящего: люди говорят „Auf Wiedersehen“, до встречи. Они с легкостью планируют воссоединения, но еще быстрее они забывают об этих решениях. Я не такой. Я отдаю предпочтение правде, которая состоит в том, что мы с вами вряд ли когда-нибудь встретимся снова. Возможно, я никогда не вернусь в Вену, а у вас вряд ли когда-нибудь появится настолько сильное желание поработать с пациентом вроде меня, чтобы искать меня в Италии».
Ницше взялся за ручку портфеля и начал вставать.
Наступил тот самый момент, к которому так тщательно подготовился Брейер. «Профессор Ницше, подождите еще немного, пожалуйста! Я бы хотел обсудить с вами еще один вопрос».
Ницше напрягся. Разумеется, подумал Брейер, он ожидает услышать очередную порцию убеждений относительно клиники Лаузон. Это вызывает у него ужас.
«Нет, профессор Ницше, это не то, о чем вы думаете, совсем не то. Расслабьтесь, пожалуйста. Речь пойдет совсем о другом. Я откладывал разговор на эту тему по причинам, которые скоро станут вам известны».
Брейер замолчал и глубоко вздохнул.
«У меня есть к вам предложение — уникальное предложение, которое, наверное, ни один доктор никогда не делал своему пациенту. Вижу, что я хожу вокруг да около. Об этом трудно говорить. Обычно я не сталкиваюсь с проблемой нехватки слов. Но лучше просто сказать все, и дело с концом.
Я предлагаю вам профессиональный обмен. То есть я предлагаю вам в течение следующего месяца выступать в качестве терапевта, лечащего ваше тело. Я сосредоточу свое внимание исключительно на ваших физических симптомах и лекарствах. А вы, в свою очередь, будете терапевтом для моей души, для моего рассудка».
Ницше, до сих пор сжимающий ручку портфеля, был сбит с толку, а потом забеспокоился: «Что вы имеете в виду — вашей души, вашего рассудка? Как я могу лечить? Это не то, о чем мы уже говорили с вами на этой неделе, но в другой формулировке: что вы будете лечить меня, а я буду учить вас философии?»
«Нет, это совсем другая просьба. Я не прошу вас учить меня, мне нужно, чтобы вы лечили меня».
«От чего, можно поинтересоваться?»
«Сложный вопрос. Но я все равно задаю его всем моим пациентам. Я задавал его и вам, так что теперь моя очередь отвечать. Я прошу вылечить меня от отчаяния».
«Отчаяния? — Ницше отпустил портфель и подался вперед. — О каком отчаянии идет речь? Не вижу ничего подобного».
«Не на поверхности. Это снаружи я произвожу впечатление человека, довольного своей жизнью. Но внутри, под внешним лоском, правит отчаяние. Вы спрашиваете, какое отчаяние. Скажем так, мой разум не принадлежит мне, в меня вторгаются, мной овладевают чужеродные грязные мысли. В результате я начинаю презирать себя, я сомневаюсь в своей честности. Да, я забочусь о своих жене и детях, но я не люблю их. На самом деле мне обидно, что они поработили меня. Мне не хватает мужества: мужества изменить мою жизнь или продолжать жить таким образом. Я уже не знаю, зачем я живу, в чем смысл всего этого. Я постоянно думаю о том, что я старею. Каждый день приближает меня к смерти, это приводит меня в ужас. Но при этом иногда я подумываю о суициде».
В воскресенье Брейер несколько раз отрепетировал этот ответ. Но сегодня он стал — каким-то странным образом, при всей двойственности его плана — искренним. Брейер знал, что лгать он не умеет. Хотя он должен был постараться не выдать грандиозную ложь — что все его предложение было всего лишь способом вовлечь Ницше в терапевтический процесс, — он принял решение говорить только правду обо всем остальном. То есть в своей речи он рассказал всю правду о себе, только в слегка преувеличенной форме. Он также постарался выбрать те проблемы, что наиболее близко перекликаются с тем проблемами Ницше, которые мучают его и о которых он не сказал ни слова.
На этот раз Ницше действительно растерялся. Он потряс головой, у него явно не было ни малейшего желания принимать участие в осуществлении этого плана. Но ему никак не удавалось сформулировать рациональное возражение.
«Нет, нет, доктор Брейер, это невозможно. Я не могу сделать это, у меня нет никакой подготовки. Подумайте, чем вы рискуете, — может получиться так, что все станет только хуже».
«Но, профессор, о подготовке здесь речи не идет. А кто подготовлен? К кому я могу обратиться? К терапевту? Такого рода лечение не относится к медицинским дисциплинам. К религиозному проповеднику? Стоит ли мне бросаться в эти религиозные сказки? Я, как и вы, уже разучился делать такие вещи. Вы всю свою жизнь размышляете над теми самыми проблемами, которые разрушают мою жизнь. К кому, кроме вас, я могу обратиться?»
«Сомнения относительно себя, жены, детей — что я об этом знаю?»
Брейер отозвался сразу же: «А старение, смерть, свобода, суицид, поиск цели — вы знаете об этом больше, чем кто бы то ни был! Разве не этим занимается ваша философия? Разве ваши книги не являются самыми настоящими трактатами об отчаянии?»
«Я не умею лечить отчаяние, доктор Брейер. Я изучаю его. Отчаяние — это та цена, которую человек должен заплатить за самопознание. Загляните в самую глубь жизни — и вы увидите там отчаяние».