Когда Ницше плакал
Шрифт:
«Я не говорю только о мужчинах, я говорю о личности — мужского или женского пола, — каждому из нас приходится выбирать».
«Я не ты. Я не в силах выбрать свободу, если выбор мой загоняет в кабалу других. Думал ли ты о том, что твоя свобода для меня значит? Какой выбор есть у вдовы или у покинутой женщины?»
«Ты свободна, так же, как и я. Ты молода, богата, привлекательна, здорова».
«Свободна? Да чем ты только думаешь сегодня, Йозеф! Только подумай! Какая может быть свобода у женщины? Мне не позволили получить образование. Я ушла из дома своего отца в твой дом. Мне приходилось отвоевывать у матери и бабушки даже право на выбор
«Матильда, это реальная жизнь, это всего лишь твое отношение к культуре, которая загоняет тебя в рабство. Несколько недель назад ко мне на консультацию приходила молодая русская женщина. Русские женщины не обладают большей независимостью по сравнению с венскими, но эта русская женщина провозгласила свою свободу: она отреклась от семьи, она требует образования, она пользуется своим правом выбирать ту жизнь, которую ей хочется. И ты можешь делать это! Ты свободна делать все, что тебе заблагорассудится! Ты богата. Ты можешь взять другое имя и уехать в Италию!»
«Слова, слова, слова! Тридцатишестилетняя еврейка путешествует в одиночестве. Йозеф, ты говоришь глупейшие вещи! Проснись! Живи реальной жизнью, а не в мире слов! А что будет с детьми? Взять другое имя! Им всем что, тоже придется подыскивать себе новые имена?»
«Помнишь, Матильда, после того как мы поженились, ты только и мечтала о том, чтобы иметь детей. Дети, еще дети. Я умолял тебя подождать».
Она сдержала рвущиеся наружу гневные слова и отвернулась от него.
«Я не могу сказать тебе, как быть свободной, Матильда. Я не могу придумать путь, по которому ты пойдешь, потому что иначе он больше не будет твоим путем. Но, если тебе хватит смелости, я уверен, ты сможешь найти свою дорогу».
Она встала и пошла к двери. Повернувшись к нему, она проговорила, тщательно подбирая слова: «Послушай меня, Йозеф! Ты хочешь найти свободу и делать выбор? Тогда знай, что этот момент — это тот самый момент выбора. Ты говоришь мне, что тебе нужно изменить свою жизнь и что когда-нибудь ты можешь решить, что ты будешь снова жить здесь.
Но, Йозеф, я тоже выбираю свою жизнь. Мой выбор таков: я говорю тебе, что возврата нет. Ты никогда больше не будешь жить со мной как со своей женой потому, что с того самого момента, как ты сегодня покинешь этот дом, я перестаю быть твоей женой. Ты не можешь решить вернуться в этот дом, потому что он больше не будет твоим домом».
Брейер закрыл глаза и покивал головой. Следующее, что он услышал, был звук захлопнувшейся двери и шаги Матильды, спускающейся вниз по лестнице. Он чувствовал себя разбитым после все этих ударов, но помимо этого присутствовало странное воодушевление. Матильда говорила ужасные вещи. Но она была права! От этого решения нельзя отказываться.
«Итак, свершилось, — думал он. — Наконец со мною что-то происходит что-то настоящее, не просто измышления, но что-то в реальном мире. Снова и снова я представлял себе эту сцену. И вот теперь я чувствую ее! Теперь я знаю, что такое взять свою собственную судьбу под контроль. Это ужасно, и это прекрасно».
Он собрал вещи, поцеловал спящих детей и тихонько прошептал им слова прощания. Только Роберт проснулся, пробормотал: «Папа, куда ты?», но моментально уснул снова. Это было на удивление безболезненно! Брейер изумился тому, как он, чтобы защитить себя, заморозил все чувства. Он взял чемодан и спустился по ступеням в кабинет, где провел все утро за составлением длинных инструкций фрау Бекер и трем терапевтам, которым собирался передать своих пациентов.
Стоит ли ему писать объяснительные послания своим друзьям? Он колебался. Разве не наступило время порвать все связи с прошлой жизнью? Ницше сказал, что новое «Я» должно быть построено на пепелище старой жизни. Но потом он вспомнил, что сам Ницше продолжал переписываться с некоторыми своими старыми друзьями. Если даже Ницше не
Так что он написал прощальные письма самым своим близким друзьям: Фрейду, Эрнсту Фляйшлю и Францу Брентано. Каждому он объяснил, что подвигнуло его уйти, прекрасно при этом понимая, что все эти причины, изложенные в коротенькой записке, не казались достаточными или понятными. «Поверь мне, — убеждал он каждого из них, — это не легкомысленный поступок. У меня есть серьезные основания для таких действий, и я все вам расскажу позже». Перед Фляйшлем, другом-патологоанатомом, получившим серьезное заражение во время вскрытия трупа, Брейер чувствовал себя особенно виноватым: многие годы тот мог обратиться к нему за медицинской и психологической помощью, и теперь он отбирал у друга эту возможность. Перед Фрейдом, который зависел от него, получая не только дружбу и профессиональные советы, но и финансовую поддержку, он тоже чувствовал себя виноватым. Зиг, конечно, очень любил Матильду, но Брейер надеялся, что со временем друг сможет понять и простить его решение. К своему письму Брейер приложил отдельную записку, в которой Брейеры официально соглашались взять на себя все долги Фрейда.
Он плакал, спускаясь по ступенькам дома на Бекерштрассе, 7 в последний раз. Пока районный Dientsmann бегал за Фишманом, Брейер задумался, уставившись на латунную табличку, прикрепленную к двери парадного входа: ДОКТОР ЙОЗЕФ БРЕЙЕР, КОНСУЛЬТАНТ — ВТОРОЙ ЭТАЖ. Когда он в следующий раз окажется в Вене, этой таблички уже не будет. Не будет и его кабинета. О, гранит, кирпичи и второй этаж никуда не денутся, но это уже не будут его кирпичи; из кабинета скоро исчезнет любое напоминание о его существовании. Он испытывал такое же чувство всякий раз, когда навещал дом, где жил в детстве, — маленький домик, от которого веяло как чем-то очень привычным и знакомым, так и крайне болезненным равнодушием. В нем жила уже другая сражающаяся за жизнь семья; возможно, там был еще один мальчик, подающий большие надежды, который много лет спустя станет врачом.
Но в нем, Йозефе, необходимости не было: он будет забыт, место, которое он занимал, будет поглощено временем и существованием других. Через десять-двадцать лет он умрет. И умрет он в одиночестве: не важно, кто в этот момент находится рядом с нами, ведь умираем мы одни.
Он пытался подбодрить себя, думая о том, что, если человек одинок и не связан никакими обязательствами, он свободен! Но когда он забрался в фиакр, бодрость эта уступила место ощущению подавленности. Он окинул взглядом другие дома на своей улице. Интересно, за ним кто-нибудь наблюдал? Не облепили ли его соседи все окна? Они, вне всякого сомнения, знают о том, что здесь происходит судьбоносное событие. Узнают ли они об этом завтра? Будет ли Матильда при помощи своих сестер и матери выбрасывать его вещи на улицу? Он слышал, что взбешенные жены способны на такое.
Первой его остановкой стал дом Макса. Макс не удивился его приезду, потому что днем раньше, непосредственно после прогулки по кладбищу с Ницше, Брейер по секрету сообщил ему о своем решении покинуть Вену и начать новую жизнь и попросил заняться финансовыми делами Матильды.
Макс снова настойчиво пытался убедить его не совершать этот необдуманный поступок, не разрушать свою жизнь. Но усилия его были тщетны; Брейер твердо стоял на своем. Наконец Макс устал и подчинился решению своего шурина. В течение часа мужчины рылись в семейной финансовой документации. И все же, когда Брейер собрался уходить, Макс вдруг вскочил и закрыл дверной проем своим мощным телом. Какое-то мгновение, особенно когда Макс развел руки в стороны, Брейер всерьез думал, что тот собирается применить физическую силу и не дать ему уйти. Но Макс просто хотел обнять его. Голос его дрогнул на словах: «Что, в шахматы сегодня не играем? Моя жизнь никогда не станет такой, как прежде, Иозеф. Я буду жутко по тебе скучать. Ты был моим самым лучшим другом».