Когда он проснется
Шрифт:
Богдан увидел, что тарелка, которую он принес ей вчера, стоит на полу. Пленница к еде не прикасалась. Услышав, что в подвал кто-то входит, девушка выглянула одним глазом из своего кокона.
Богдан отстегнул наручник. Рука девушки безжизненно брякнулась на полосатую ткань матраса.
– Вставай, – сказал он. – Пошли наверх.
– Эй, эй, ты только глаза ей чем-нибудь завяжи! – испугался Лева. – Еще не хватало, чтобы она меня увидела. Или мешок ей на голову надо надеть.
Ольга тупо смотрела на Богдана.
– Давай поднимайся.
Богдан легонько подтолкнул девушку к лестнице. Оля взялась здоровой рукой за поручень. Вторую руку попыталась было, но не смогла даже поднять.
Выбравшись из подпола, Оля словно очнулась. Жизнь будто снова вернулась к ней, когда она оказалась в светлых сенях, освещенных ярким солнцем, бьющим с веранды сквозь стеклянную дверь.
Сени… Их она видела вчера сквозь щель. Вот и кабанья голова висит на стене, на другой стене – вешалка в виде оленьих рогов, на ней – несколько мужских курток. Одна дверь ведет в дом, другая, стеклянная, на веранду. Окна веранды покрыты морозными узорами, сквозь них почти ничего не видно. В углу сеней – деревянная винтовая лестница на второй этаж.
– Иди, иди, – легонько подталкивает ее к двери один из бандитов.
Оля не пытается ничего понять, сейчас ей хочется только согреться.
Она оказывается в комнате с высокими потолками и русской печью, выкрашенной краской-серебрянкой. Ей сажают на диван перед телевизором и подают кружку горячего, дымящегося чая с малиновым вареньем. Не снимая шубы, она глотает сладкую обжигающую жидкость.
Попав с холода в тепло, да еще выпив горячего чая, Оля впала в состояние, похожее на опьянение. Комната закружилась у нее перед глазами, круглый стол и шкаф с антресолями заходили ходуном по комнате.
– Ляля-ляля… стол дубовый, печь с лежанкой изразцовой… Видит девица, что тут люди добрые живут, – вслух забормотала она, озираясь по сторонам.
Она вспомнила кабанью голову в сенях и засмеялась.
– Голова! У, голова… Со стеклянными глазами!
– Что? – с испугом в голосе переспросил белокурый бандит с выстриженным чубом.
Оля посмотрела на его ноги. Он был обут в кроссовки.
«Хороший бандит…» – подумала она.
Она не помнила почему, но что-то такое располагающее было в этих кроссовках. Она вспомнила, как ноги, обутые в кроссовки, шагали у нее над головой по половицам, и их обладатель даже не догадывался, что она их видит. Почему-то эта мысль ее ужасно рассмешила. Оля расхохоталась, глядя то на парня с льняным чубом, то на его кроссовки.
Богдан недоуменно оглядел свои ноги. Что в них такого смешного? На всякий случай он даже приподнял их и осмотрел подошвы, не вступил ли в какое-нибудь дерьмо.
– Чего она так заливается? – из соседней комнаты
Богдан не смог ответить. Не вытерпев, Лева натянул черную маску, вышел в переднюю и остолбенел, увидев хохочущую Олю.
– Она что, рехнулась? – сонным голосом поинтересовался Гера, спрыгивая с печи, куда забрался, чтобы соснуть после завтрака.
– Я, что ли, знаю? – мрачно ответил Богдан.
Услышав голос Геры, Оля вздрогнула, оглянулась. Но, увидев его разукрашенное лицо, расхохоталась еще громче.
– А, жидовку ховаете! – раздался вдруг голос Левиной бабули.
Засмотревшись на Олю, похитители совершенно забыли про бабу Любу и вздрогнули, услышав ее неожиданное и не вполне адекватное восклицание.
– Ото зараз вам будэ! Ото немци взнают, усих нас попалят зараз з хатою. Дорогочетэся тады, бисовы диты! – грозя Оле жилистым кулаком, злобно прошипела старуха. – Вбивцы! Геть видселя, щоб вас пранцы поилы! Геть з хаты! Тильки мне жидив тута не хватало!
– Бабуля совсем рехнулась, – грустно констатировал Лева. – Только двух ненормальных нам не хватало, старой и малой.
Взяв старуху под руки, Лева развернул ее на сто восемьдесят градусов, отвел в ее комнату, усадил на кровать и плотно запер за бабушкой двери. Затем все трое похитителей уставились на Олю.
Отхохотавшись, она почувствовала себя утомленной. Блаженное тепло разливалось теперь по всему телу. Онемевшую руку при малейшем прикосновении кололо мелкими иглами. Тихо ноя сквозь зубы, Оля обхватила больную руку, забралась с ногами на диван и моментально уснула.
В передней наступила тишина. Слышно было только, как бормочет за стеной Левина бабушка. Из ее невнятных угроз Лева разобрал только три слова: «жиды», «попалят» и «немцы».
– Немци! Рятуйтеся, детки, немци!
От этого истошного крика Оля подскочила и села на диване. В передней было темно и тихо. Где-то в глубине дома голосила старуха:
– Рятуйте! Божечка, Божа, Пречистая Пресвятая Богородица, рятуйте… Жидовку свою ховайте, чуете!
Со двора темные окна передней осветились фарами подъехавшей машины. В сенях загрохотали шаги, захлопали двери, наверху, в мансарде, заскрипели половицы.
Оля попыталась встать, но почувствовала, что ее что-то держит. Взглянула на свою руку – так и есть, снова приковали наручниками, на этот раз к ножке дивана. Оля попыталась приподнять угол дивана, но старый, мощный, как надгробная плита, довоенный кожаный диван не шелохнулся. Поняв, что все бесполезно, Оля села и стала ждать, что будет дальше.
Времени с момента ее похищения прошло, судя по всему, немало. Может быть, ее уже ищут?
Она выглянула в обледеневшее окно, попыталась разобрать по неясным силуэтам, кто это приехал? Почему кричала старуха?