Когда она сказала да
Шрифт:
ДА.
Нет.
Она находится под влиянием момента, она изнемогает от вожделения. Она все позволит. И даже будет наслаждаться… сейчас. Но что будет потом, когда она предстанет перед возмущенными гостями в растерзанном виде, и все поймут, чем она только что занималась?
Он зарылся лицом в мягкую восхитительную грудь и попытался взять себя в руки. Она хотела его. Ее сердце билось под его ухом. Он ощущал теплый соленый аромат ее страсти, пробивавшийся сквозь платье.
Духи Калли сводили его с ума, вызывая воспоминания
Она стояла неподвижно. Ждала.
Всего лишь попробовать, отведать ее на вкус…
Он опустился на колени перед предметом своего желания и поднял зеленые юбки.
Калли прижалась голыми плечами к прохладной штукатурке стены и переплела пальцы. Это все, что она могла сделать, чтобы подавить голодный трепет, наплывавший на нее, как волны прибоя.
Ее соски пульсировали, все больше затвердевая в прохладном воздухе, наливались кровью и набухали над смятым шелком лифа.
О, как коварно он связал ее, поднял на темную вершину искушения и покорности, и все это во время первого бала!
И все же его притяжение, куда более сильное, чем скрученные канаты господства и подчинения, и желание, исходившее от самой ее кожи, удерживали ее на месте, удерживали в неподвижности, снова оставляли в его руках.
Взгляд Калли был устремлен на лучик света, сиявший сквозь дырочку в занавеске, но она уже давно ослепла. Связанные руки были неподвижны, ибо то, что он делал в маленьком темном пространстве, нельзя было назвать игрой.
Нет, он хотел от нее того, в чем отчаянно нуждался.
И не только он.
Она застыла как статуя. Волосы даже не растрепались. И все же тянулась к нему, жаждала его прикосновений, жаждала ощутить его плоть в себе. Бедра были мокрыми и скользкими от желания. И когда его горячие руки, скользнув по внутренней поверхности, обнаружили это, она едва не заплакала от облегчения.
Он осторожно подтолкнул ее, чтобы раздвинуть колени, но она не отреагировала. Заставила силой развести ее ноги и вздрогнула от восторга, когда он встал между ними и заткнул подол за вырез лифа. И только потом проник пальцами между ее набухшими, скользкими створками. Разыскивая и находя.
Она не издала ни звука, но была совершенно уверена, что ее язык будет еще долго болеть: так сильно она его прикусила.
Пальцы проникли глубже. Сначала средний, потом еще два, открывая ее. Растягивая. Большой палец медленно обводил крошечный бугорок ее женственности. Она ощутила прикосновение его губ, целующих ее нагой живот. Пальцы ритмично входили все глубже и покидали ее, мокрые от ее соков.
Жаркие губы прижались к ней. Язык занял место большого пальца, но остальные насиловали ее, пока она стояла связанная, неподвижная в нескольких секундах от чуда.
И это было удивительно! Она любила погружаться в жар и желание, слышать свое тяжкое дыхание, чувствовать его загрубевшие пальцы. Это замкнутое темное пространство, и она в его объятиях…
Если бы ей позволили, она бы налегла на его руку, терлась о пальцы и завывала как банши.
Но ей этого не позволяли. Она оставалась его статуей. Его созданием, которое он высекал из мрамора своими руками. Пытка была утонченной.
Она нуждалась в большем. Ее тело ныло от желания принадлежать ему, лететь на волнах его вожделения.
Черт с ним, с платьем. Черт с ним, с балом! Пусть он возьмет ее. Прямо здесь, в темноте, в тайном бесстыдном мире. Удовлетворит ее болезненное желание.
Он отнял руку, и ей захотелось громко закричать в отчаянии. Но он требовал ее молчания, и она подчинялась. Ее покорность зажила своей жизнью, словно Рен запер в клетку ее волю, и Калли не хотела покидать эту клетку.
Даже когда к лепесткам ее лона прижался холодный металлический набалдашник трости.
Хотя ледяной шок пронзил ее тело, она даже не поморщилась. Она не одна в этом путешествии. Если он хочет увидеть, как далеко она способна зайти, насколько преданна ему и есть ли предел, после которого она его отвергнет, идиоту придется долго ждать…
Тем не менее она словно окаменела, когда Рен вошел в нее золотым набалдашником и стал медленно им двигать, увлажняя его. Согревая.
Рен поднял голову, продолжая водить набалдашником по набухшему бутону плоти. Золото сияло в полумраке, мокрое и скользкое.
Она должна понять, что он намерен делать. Он хотел шокировать и насиловать ее, хотел подтолкнуть к краю и за край, заставить понять, что она не должна никогда его покидать. Что она принадлежит ему.
Он нажал на трость, снова войдя в нее. Фамильный герб исчез в ее сладостном жаре. Предупреждение. Обещание.
Она не шевелилась. Не протестовала.
Завороженный и одновременно обеспокоенный ее бесконечным терпением, он намеревался испытать эту восхитительную покорность до критической точки.
Калли ждала. Ее нервы были натянуты как струны, и лоно — горячее и пульсирующее — жаждало насыщения. От предвкушения его действий, тревожащих, возбуждающих, бесконечно распутных, сохло во рту и тревожно пульсировало в животе. Но она не двигалась.
— Миссис Портер, вы самое необычное создание, которое я когда-либо знал.
Его горячее дыхание щекотало мягкие завитки ее венерина холмика. Голос был хриплым от вожделения и изумления.
И тут он медленно проник в нее тростью. Проник, осторожно нажимая. Не слишком глубоко.
Калли старалась не дрогнуть, не переступать с ноги на ногу, хотя безумное наслаждение терзало ее. Глубина собственной распущенности поражай. Она хотела этого немыслимого вторжения. Более того, желала, чтобы он продолжал!
Рен помедлил, но Калли оставалась неподвижной и молчаливой.