Когда отступают ангелы (Разные среди разных)
Шрифт:
— А откуда узнал, как нажимать надо?
— Там было указано…
— Гриша! — с угрозой проговорил я. — Ох, Гриша!..
— Что? — испуганно отозвался он.
— Я же их видел вчера, Гриша! Я с ними дрался вчера, понимаешь? И дурачками ты мне их тут не изображай! Ангелы небесные — техника у них без охраны… Ты себя вспомни — каким ты был, когда от ангелов этих сбежал! Сам после смены с ног валится, а морда — счастливая!..
Невесело усмехаясь, Гриша смотрел куда-то поверх деревьев.
— Физическая усталость… — выговорил он чуть ли не с нежностью. — Это ещё не самое страшное, Минька. Здесь хотя бы никто у тебя не спрашивает, о чём ты думаешь в данный момент…
— А там?
— А там спрашивают, — тихо ответил он, и опять неизвестно откуда взявшийся знобящий сквознячок заставил меня поёжиться.
Поначалу я даже не мог понять, о чём он говорит. Грише то и дело не хватало наших слов, и он либо заменял их своими, либо переводил так, что запутывал всё окончательно. Голова у меня гудела и шла кругом. Мерещились, например, какие-то огромные соты типа осиных, и в каждой — по Грише Прахову. Потом в соты эти ни с того ни с сего вдвинулся вдруг самый обыкновенный коридор, в котором Гриша встречался с каким-то человеком и почему-то тайно…
Потом вроде бы мало-помалу кое-что начало проясняться. Насчёт закона, правда, который Гришка нарушал, я так ничего и не понял. И не пойму, наверное. А вот насчёт наказания… Страшноватая штука, честно говоря: что-то вроде бойкота. Ни тюрем, ни лагерей — ничего… Просто разговаривать с тобой никто не станет. Вернее, как… На служебные темы — пожалуйста, сколько угодно. А начнёшь с кем-нибудь, ну, скажем, о погоде — он идёт и тут же тебя закладывает…
— Погоди… А… с матерью, например?
Гриша вздохнул.
— Видишь ли… Боюсь, что это будет трудно объяснить… Словом, я не знаю, кто мои родители. Это вообще запрещено знать… Иначе нарушается принцип равенства…
— Что… серьёзно?..
Гриша не ответил.
— Да, — сказал я. — Житуха… Ну ладно, давай дальше…
Дальше — проще. Несмотря на все запреты, нашёлся человек, с которым Гришка мог болтать о чём угодно. Она…
— Стоп! — снова перебил я. — Кто «она»?
— Человек…
— О ч-чёрт!.. — только и смог выговорить я. — Так это, значит, она, а не он?
Выяснилось, что она. Ангелок с изъяном — все чёрные, а эта рыжая… Рыжая?
— Гриша, — позвал я. — А что, Люська сильно на неё похожа?
— Нет, — помолчав, отозвался он. — Но сначала показалось, что сильно…
О знакомстве своём Гриша тоже рассказывал путано. Я, например, так понял, что влюбился он в эту Рыжую… А выплыви всё наружу — быть бы и ей в особо опасных… Да тут ещё вот какая штука: в любое время — хоть посреди ночи — пиликнул сигнальчик — и будь любезен на контроль: докладывайся, где был, что делал. Даже думал о чём. О Рыжей Гришка, понятно, молчал — врал как мог, выкручивался по-всякому. А выкручиваться становилось всё труднее и труднее…
Была суббота, парк помаленьку заполнялся народом, и на нашу скамейку уже дважды нацеливались присесть. Но я каждый раз встречал заходящего на посадку таким взглядом, что он вздрагивал и шёл дальше.
А Гриша всё говорил и говорил. К концу рассказа лицо у него осунулось, побледнело, шевелились одни губы.
— А потом я узнал… — уже совсем умирая, закончил он, — что она ко мне…
— Равнодушна? — спросил я.
— Приставлена, — сказал Гриша.
Я медленно повернулся к нему.
— Стучала, что ли? — изумлённо вырвалось у меня.
И не просто стучала. Оказывается, это их обычный ангельский приём. Особо опасные, в какой их оборот ни бери, обязательно что-нибудь да скрывают. Исповедуются, но не до конца. И вот чтобы не упускать их из-под контроля, да и чтобы окружающих от них уберечь, приставляют к ним кого-нибудь вроде этой Рыжей. И некоторых таким образом даже перевоспитывают.
Последние слова Гриша договаривал с трудом. Кто-кто, а уж я-то его мог понять.
— Да все они такие, Гришк…
Гриша слепо смотрел поверх деревьев, туда, где ужасающе медленно проворачивалось «чёртово колесо».
— Не знаю… — сказал он. — Кажется, нет…
— Ну ладно, — хмурясь, бросил я. — Дальше давай.
— Дальше… Дальше я решил бежать.
— Так сразу?
— Да, — сказал он. — Сразу. Теперь-то я понимаю, что застал их врасплох. Задумайся я на минуту — и меня бы перехватили… Но так совпало, что я оказался возле исследовательского центра. Ну, это такое… — Гриша беспомощно посмотрел вверх, и я представил увеличенное раз в пять здание заводской лаборатории. — Словом, я вошёл туда…
— И не задержали?
— А некому было задерживать, Минька. Исследования свёрнуты, нигде никого… Да и потом кому бы пришло в голову, что кто-то может шагнуть за знак! Это же всё равно, что из окна шагнуть. Или сквозь стену…
— Ну, ясно, ясно, — проворчал я. — Газон перебежать, короче.
— Да, — сказал Гриша. — Газон.
Он помолчал, потом поднял на меня тёмные усталые глаза.
— Вот, собственно, и всё…
— Как всё? — всполошился я. — А документы? А язык?
— Язык? — безразлично переспросил он. — Да что язык… Там это просто, Минька: надел шлем, нажал кнопку… Главное — решиться…
Из какого же сволочного рая ты вырвался, Гриша, если сидишь вот так, сгорбясь, с остановившимися глазами, и ничего перед собой не видишь: ни людей, ни пыльного летнего парка!
— Ну и что? — постепенно наливаясь злостью, проговорил я. — Ну не повезло! Ну не сработала эта машинка, чёрт её дери! Мне вон всю жизнь не везёт — так что ж теперь, повеситься?!
Я вскочил. И в тот же самый момент пришла мысль. Вот всегда так со мной. Стоит разозлиться — и уже ясно, что делать дальше.
— Слушай, — сказал я. — Ну а, допустим, прилетает за тобой ещё один корабль… Он тоже с этим… с коллектором?