Когда пробуждаются вулканы
Шрифт:
Данила придержал Овчарука за руку.
— Расскажите...
— Рассказать о Корнее Захаровиче? Вы думаете, я сумею? Я люблю его. О любви трудно говорить... Вот, пожалуй, один случай...
Данила не перебивал Овчарука. Журналист вспоминал свои встречи с Кречетовым. Он перескакивал с одного на другое, потом в середине фразы обрывал себя, чтобы воскликнуть: «Это что, вот было...» Наконец он умолк и виновато посмотрел на Данилу.
— Ну какой из меня рассказчик...
— Спасибо, — сказал Данила и улыбнулся.
Они вышли на улицу. Хмурый день. Вулкан Тигла был окутан облаками густого черного
— Я пошел на радиостанцию, — сказал Овчарук, кутаясь в большой шерстяной шарф.
Здание вулканологической станции, куда направился Данила, ничем не отличалось от других домов поселка. Аккуратное, из серого камня, оно широкими окнами смотрело на вулканы и, казалось, говорило им: «Днем и ночью не спускаю с вас глаз, врасплох не застанете...» А вулканы, грозные, гордые, в белых шлемах, невозмутимо взирали с высоты на окружающий мир и загадочно молчали. Человек не может противостоять землетрясению, извержению вулкана. Энергия, вырабатываемая человечеством, — пустяк по сравнению с силой, проявляющейся в малейшем содрогании земного шара. Но человеку чуждо сложа руки смотреть на то, что ему кажется превыше его сил. И он построил этот дом из серого камня, установил в нем умные приборы, чтобы изо дня в день, из года в год наблюдать и изучать вулканы.
Данила постучал в кабинет начальника станции.
— Войдите, — раздался приглушенный женский голос.
За письменным столом сидел Колбин. Сбоку стояла женщина лет тридцати пяти в черном платье с белым воротничком. Данила узнал ее: та самая, портрет которой он видел в доме охотника. Она знакомила Колбина с поведением вулканов, находившихся вблизи долины реки Синей.
— Вот сейсмограммы последних двух толчков Большого Синего вулкана.
Колбин взял папку и начал листать ее. Данила подошел и через его плечо стал рассматривать сейсмограммы.
— Простите, — сказал Колбин. — Познакомьтесь — Романов Данила Корнеевич, член нашей экспедиции. А это, — он указал на женщину. — Марина Семеновна Сенатова.
Данила сдержанно, едва приметно поклонился.
— Вы не ошиблись? Может быть, это не Большой Синий пробуждается? — Колбин обратился к Сенатовой.
Та слегка улыбнулась, но промолчала.
— Странно, странно, — Колбин нахмурился. — Население предупреждено?
— Да.
Внезапно раздался резкий сигнал зуммера, и на щите напротив стола на матовой стеклянной пластинке вспыхнуло огненное слово: «Внимание!»
Сигнальная аппаратура автоматически фиксировала сотрясения земной коры.
Сенатова круто повернулась и вышла из кабинета. Может быть, в эту самую минуту где-то рушатся дома, гибнут люди, на горные склоны выплеснулись огненные потоки лавы? Колбин поднялся из-за стола и, заложив руки за спину, заходил по кабинету. Данила мял в руках сигарету и не замечал, как на пол сыплется табак.
Вернувшись в кабинет с еще влажной сейсмограммой, Сенатова присела к столу и внимательно вгляделась в ее тонкие изломанные линии.
— Это не извержение, а подземные толчки, вздох вулкана, но довольно внушительный, — сказала она.
Колбин попросил ее связаться по радиотелефону с несколькими сейсмостанциями и взять у них сведения о подземных толчках. Толчки были
Через час были вычислены координаты эпицентра. Сенатова подошла к огромной карте Камчатки и указала на вулкан Большой Синий.
— Опять он? — воскликнул Колбин.
— Третий толчок за последние четыре месяца.
Колбин задумчиво побарабанил по столу и остановился перед Сенатовой.
— Вы не знаете, где Соколов?
— Уехал на лесокомбинат покупать дом, — ответила она, складывая сейсмограммы в папку. — Я вам больше не нужна?
— Погодите, Марина... — Колбин взял ее за руки.
Данила почувствовал себя неловко и, пробормотав какое-то извинение, вышел из кабинета. Сложность жизни порою подавляла его. Попробуй объясни или уложи в какие-то формулы, параграфы то, что она порой преподносит. Только что говорили об опасности, нависшей над людьми, возможном извержении вулкана, и тут же эта улыбка и яркий блеск в глазах. Любовь рядом со смертью.
Данила не заметил, как очутился на окраине поселка. В лицо упруго хлестал теплый ветер. Тучи висели низко. Снег повалил крупными хлопьями. Неожиданно из белой завесы перед Данилой появилась лыжница, похожая на снегурочку; круто изогнутые брови, темные глаза и белые, засыпанные снегом волосы, падавшие на плечи. Но Данила узнал ее: Цветок Камчатки. Она тряхнула головой. Пушистый снег осыпался с волос. Они оказались цвета бронзы.
— Вы голову простудите, — сказал Данила первое, что пришло на ум. Ему хотелось с ней познакомиться, но она только сверкнула зубами и проскользнула мимо. Он смотрел ей вслед. Она шла широким размашистым шагом опытной лыжницы. Данила прислушался к себе, стараясь понять, что с ним происходит. Да это же радость, распирающая грудь, приподнимающая над землей! И он улыбался. Хорошо, что ему повстречался старый приятель — ветер, насыщенный влагой и беспокойством, дующий в лицо, зовущий вдаль.
Марина Сенатова пришла домой взволнованная. Она сняла пальто и вместо того, чтобы заняться приготовлением обеда, прошла в комнату, заставленную своеобразной, плетеной мебелью. На стенах — картины. Много картин. Эскизы, законченные полотна. Висят, стоят в углу, натянутые на подрамники, свернутые рулонами.
Марина принялась рассматривать все, что она написала за последние годы. Нет, не все ей нравилось. Раньше она видела не то, что надо. Вот портрет сестры. Здесь Варя — капризная кукла. А ведь Марина и тогда уже неплохо владела кистью. Известный художник Баскаков, у которого она училась в университетском кружке живописи, говорил, что у нее верный глаз, хорошая техника. И все же она много малярничала. Она видела в человеке то, что наяву, а многоликое, что скрывается порою за улыбкой или безразличным холодным взглядом, — ускользало.