Когда рухнет плотина
Шрифт:
– Такой же вопрос я бы мог задать и вам, - ответил я.
– А, это вы, Эстес...
– кивнул он Сашке.
– Я вас не узнал. Садитесь.
Мы залезли на заднее сиденье. От блондинки распространялся такой густой парфюмерный аромат, что дышать в салоне было почти нечем. Внедорожник фыркнул мотором, развернулся и помчался по проспекту на восток, сразу же взяв огромную скорость. Бричковский притормаживал только перед самыми крупными скоплениями людей, но так нагло и настойчиво сигналил, что даже самые отмороженные погромщики не пытались остановить его и вытащить из машины.
– Откуда у вас все это?
– спросил я с большим удивлением.
– И как вы не боитесь разъезжать на такой машине здесь, среди этих толп?
– Я не боюсь, - ответил он, оборачиваясь ко мне и вовсе перестав следить за дорогой, - потому что законно пользуюсь плодами экспроприации неправедно нажитого! Сейчас такой
– Иначе говоря, все дозволено?
– Вот именно. Раньше тоже было все дозволено - кучке проходимцев, выдававших себя за защитников закона. И они, конечно, не желали ни с кем делиться своей вседозволенностью.
– Но если всем все дозволено, вседозволенность одних будет упираться во вседозволенность других.
– Конечно. Разве я спорю? Потому-то я и говорю, что надо пользоваться моментом. Сейчас наступило время настоящих мужчин, которые плюют на условности так называемой цивилизации. Прав только тот, кто сильный, кто знает, что ему нужно от жизни.
– А я думал, что вам от жизни нужно переводить Малларме, а не разъезжать на джипах.
– Одно другому не мешает. Как вы думаете, почему мы наблюдаем все это?
– он обвел рукой лобовое стекло со всем, что в него попадало - толпы людей, мечущиеся по перемешанной грязи, разбитые вывески, столб дыма из здания в конце проспекта.
– Потому что сложилось трагическое противоречие: предметами роскоши могли пользоваться только те, кто был этой роскоши недостоин. Согласитесь, было несправедливо, когда на этой вот машине мог разъезжать только какой-нибудь тупой бандит, который бы не то что не мог оценить красоту её силуэта, изящество дизайна, но просто не понял бы, когда бы с ним об этом заговорили. Старая родовитая аристократия поколениями оттачивала свой вкус и чувство прекрасного. И она была носителем эстетического начала, привносившего в жизнь необходимую гармонию. А разве получится что-нибудь хорошее, когда вчерашняя чернь, плебеи, выгнав господ, напялят на себя их одеяния, даже не зная толком, что куда пристегивать? Они будут испражняться в фарфоровые вазы, а картины старых мастеров у них превратятся в мишени для стрельбы! Но вещи-то, вещи, дорогой Виталий, умеют мстить за непочтительное обращение с ними! Вот откуда все кровавые эксцессы нашего столетия, забывшего истинную иерархию ценностей и заменившего стройную сословную пирамиду одной отвратительной тусовкой, которую обозвали этим ужасным словом - "демократия". Власть народа! Что может быть гнуснее и противоестественнее? Раз вся эта шелуха демократии слетела, можно не кутаться в рубище обыденных условностей, а показывать все, на что ты способен. Именно в такие мгновения выявляются истинные гении - полководцев, художников, которые могут переступить через навязанные им обывательские табу! Только истинные ценители искусства во всех его проявлениях достойны стать новой аристократией, новой элитой!
Бричковский свернул на улицу Луначарского и эффектно затормозил перед старинным особняком, где располагался городской музей. Особняк был цел вероятно, помогло то, что он стоял за высокой оградой, а напротив находилась гораздо более притягательная цель в виде пивного бара, оформленного в стиле американского салуна. Обе распахивающиеся створки на его входе уже были сорваны, но резная балюстрада пока что уцелела. К одной из деревянных колонн прислонился мужчина и блевал; изнутри доносились шум и громкая матершина. Бричковский вышел, прихватив с собой "калашников", лежавший между сиденьями, обошел машину, открыл правую дверцу и помог выйти блондинке, подав ей руку.
– Идемте, господа!
– позвал он нас.
– Надо же и вам начинать свой путь в элиту!
Не дожидаясь нас, они с дамочкой направились ко входу в музей. Мы тоже вышли из машины, но я сказал Эстесу:
– Знаешь что, шел бы он куда... Нарвется рано или поздно на настоящую элиту, а я не хочу получить пулю с ним за компанию.
– Да я вообще не понимаю, чего мы с ним поехали, - отозвался Эстес. Пошли на стрелку, раз нас сюда занесло.
Мы снова оказались на проспекте Революции и здесь стали свидетелями ещё одной драмы из тех, что происходили по всему городу. Несколько человек сосредоточенно пытались вздернуть на фонарь солидного человека, вероятно, бизнесмена. Кто он по национальности, я не мог определить - его лицо было совершенно залито кровью. Вероятно, его вытащили из дома напротив, на котором ещё сохранилась золоченая вывеска: "Светлоярский индустриальный банк". Мужчина был без верхней одежды, рубашка вылезла из брюк, и между ней и ремнем проглядывал упитанный животик. Рядом с ним валялся раскрытый
Мы обогнули их по большой дуге и буквально за углом квартала, в улице, спускавшейся к реке, обнаружили, наконец, силы правопорядка. Здесь стоял оранжевый "пазик", и около него - довольно большая группа милиционеров, главным образом офицеров, одетых в обыкновенные форменные куртки и фуражки. Они стояли в полном бездействии и вообще не были экипированы для подавления каких-то беспорядков.
Эстес устремился к ним и ещё издали начал кричать:
– Там идет самосуд! Остановите погромщиков!
Ближайший милиционер, куривший к нему спиной, обернулся, смерил Сашку взглядом, прищурился и процедил:
– А, ещё один жид! Проваливай! Правильно ваших режут, и всяких черножопых!
– и с полной невозмутимостью отвернулся.
– Пошли, - потянул я Сашку за локоть.
– Не связывайся с ними.
Сашка пытался вырваться, все время, пока я тащил его прочь, вызывающе оглядывался, но менты просто не удостаивали его своим вниманием. Только на проспекте он отнял у меня руку и, втянув голову в плечи, зашагал вперед.
Похоже, на Стрелке происходило что-то серьезное, поскольку людей к концу проспекта становилось заметно меньше - собственно, кроме отдельных фигур в отдалении и кое-где в подворотнях, мы вообще никого не видели. Мы. старались держаться поближе к стенам домов, что было непросто, так как тротуар перед многими из них уже успел покрыться битым стеклом и обломками, а иные горели, распространяя вокруг жар.
Проспект выходил к мэрии. Она была окружена широкими пустыми пространствами, частично выложенными фигурной плиткой, частично занятыми газонами с редкими деревцами. Вокруг мэрии, за линией кое-как расставленных железных заграждений, стяли цепочкой омоновцы в бронежилетах и с щитами, пытаясь сдержать натиск агрессивной толпы. Из неё в милиционеров летели камни, бутылки, раздавались отдельные выстрелы, по большей части в воздух. Затем, будто повинуясь неслышимому сигналу, толпа сплотилась и ринулась на омоновцев, навалилась, смяла... Но турникеты выдержали натиск, милиционеры только чуть-чуть отступили, и тут же сами перешли в атаку, молотя поверх турникетов по головам нападающих резиновыми дубинками. Толпа отхлынула, оставляя шапки, железные прутья, двух или трех раненых. Одного из них схватили за плечи, поволокли по земле к своим, другой так и остался лежать ничком, вытянув вперед правую руку. Турникеты мешали милиционерам преследовать толпу, а может, это не входило в их намерения, поскольку часть решеток повалилась, образовав в обороне бреши. Некоторые омоновцы, подбирая щиты, поднимались с колен, кого-то пострадавшего с запрокинутой окровавленной головой уносили к мэрии, в то время как оставшиеся в строю ещё теснее сдвинули щиты, прикрывая отход. Из убегавшей толпы вдруг вырвался мужчина, метнулся у милиционерам, швырнул в них камень и так же торопливо догнал толпу и нырнул в нее.
Но затем соотношение сил изменилось не в пользу милиции. На площадь выехала пара грузовиков с митинга у церкви. С них посыпались люди, открыв по омоновцам частую беспорядочную пальбу. Те, почти не отстреливаясь, отступили к мэрии, укрылись за колоннами у входа, и вскоре оттуда и из окон мэрии началась ответная стрельба. Теперь уже все попрятались, пользуясь любыми прикрытями - турникетами, бетонными обломками, деревьями, машинами. Площадь опустела. Пространство между мэрией и универмагом, из которого тоже валил дым, перебежал человек, метнул бутылку с воткнутой в горлышко горящей тряпкой и плюхнулся за поваленные решетки, отмечавшие ещё недавно проходившую линию фронта. К этому моменту мы с Эстесом тоже лежали на пузе за углом дома, время от времени отваживаясь поднять голову.
– Я ничего не понимаю, - прошептал Эстес.
– Кто кого и от кого защищает? Если эти бандиты за Орла, то за кого милиция?
– Попробуем выяснить ...
– отползя чуть дальше за угол, я прислонился к стене, достал сотовый и набрал номер Эльбиных.
Услышав мой голос, Марина зарыдала.
– Витя! Андрея убили!
– Как? Что?
– закричал я.
– Только что звонили - он выходил на улицу, и двое... из автоматов... сели в машину...
– и её голос утонул в рыданиях.
– Так. Так. Успокойся. Не плачь, - заговорил я торопливо, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более убедительно.
– Сейчас буду. Подожди. Не уходи никуда!