Когда сгорают мечты
Шрифт:
Перетащив наши скромные пожитки внутрь, в яму дома, проведя краткую, но содержательную экскурсию для новоприбывших, он намерился уединиться с без-пяти-минут-женой, ласково приобняв за талию: увлекает кое-что показать. «Мы одурели от дороги, Дэвид. Пусти её в ванную и оставь там одну», – говорю ему про себя. Естественно, без толку. Он не телепат.
Не испытываю желания соседствовать с их голосами. Ретируюсь через заднее крыльцо. Присаживаюсь на мраморный край бассейна. Тот наполнен красивой бирюзовой водой, мерцающей от внутренних светильников.
Океан – отдалённая полоска горизонта, его видно с террасы,
Фиолетовые глазки цветов. Аккуратно подстриженные кустарники. Мощёные дорожки. Как на картинке в глянцевом журнале, из тех, с идеями идеального дома. Сад, обширный, зовёт навстречу экзотике. Вытащив из кармана пачку "Кента" и зажигалку, закуриваю.
Раньше я возвращался после нервного дня. Ложился с книгой. Вместо уроков – древние культуры, дальние страны. Уроки? Только те, что увлекут, как страны и культуры. Уроки в отложку. Уроки копятся. Всё в последний момент. Я возвращался откуда-то, зная, зачем и куда иду.
Необходимость работать исчезла, и я упал туда, куда падали наперечёт все думающие люди. В пустоту без смысла. Читай, сколько хочешь: не хочешь. Живи, сколько угодно: не угодно.
Темноту раздирает голубоватый росчерк дыма.
Буханье музыки я слышу издали. Отрываю зад от плитки, выяснить, какой мудак устроил в тачке рок-фестиваль для тех, кто бодр после полуночи.
Выползаю на парковку. Не удивляюсь, когда красный "Лексус", лихо шикнув шинами, швартуется на обочине, наискосок. Из него вываливается парень в драных джинсах и кожаной косухе. Открывает дверцу для распомаженной, явно нетрезвой блондинки, шатающейся на каблуках. Развязно лапает её грудь, приподнимает на капот, целуя… нет, неподходящее выражение – засасывая до самых гланд. Вот он, значит, какой, наш пафосный Энтони.
Отпихивает спутницу, что улыбается по примеру портовой бляди (блядь-стажёрка), дёргает ключ из зажигания, гася гитары в колонках. Тащит её к дому. «О, времена, о нравы!» Открыто так, не таясь. В полпервого ночи.
Длинные волосы высветлены прядями. Густые брови – мазки краской и кисти, мажущие ей, сразу. Губы фигурные. Кукольные. Нижняя чуть крупнее верхней. Ровный нос, светлая кожа… и асимметрия, не до уродства: до сродства с ним. Будто скульптор в приступе самобичевания разнёс пополам неоконченный шедевр, а после, вернувшись к адекватности, слепил половинки вместе, не сумев вернуть первоначальной гармонии. Оказавшись в нескольких шагах, он (не скульптор, сама ошибка), наконец, меня замечает. Кривится в усмешке. Усмешка искажает его ещё сильнее. Самое примечательное в этой внешности (как и во всех людях, как всегда пишут и говорят), самое примечательное – глаза, чётко выраженные, бледно-серого цвета, прозрачные, тем ярче контраст с чернотой контура. Выделяет ли он их косметически, или природа одарила, не знаю. Жуткие глаза… как глупо. Глупо так пялиться на сводного братца.
– Микелла, познакомься, это Крис, сынок папочкиной подстилки. – В мою сторону. Голос, как у француза: тянет в прононс. Почему я ему не врезал? Люди под градусом не контролируют, что несут. На полголовы выше и на полгеракла сильнее. Ссора ни к чему. Я головой думаю. Маска на мне. И маска, не я, отвечает:
– Выбирай выражения, когда говоришь о моей матери.
Приближается, осклабившись. Запах алкоголя с налётом табака, где-то под тем и этим – одеколон. Яростью несёт не меньше. Вполне
– А то что? Что ты сделаешь?
Возомнил себя богом? Вседозволенность снесла башню? Азартная дрожь лезет из-под меня, становится мной. Командую ей, дрожи: «К ноге». Не идёт. По возможности небрежно выплёвываю:
– Так, совет. Запоздалая попытка восполнить твой недостаток воспитания.
Пытаюсь развернуться и высокомерно избежать конфликта. Он грубо ловит меня за плечо, разворачивает. Когда он хищно ощеривается, хочется бежать, неважно, куда, зачем… лишь бы подальше. Страх боли не причём. Страх мой – глубже инстинкта самосохранения. Опасность грозит чему-то за телом.
– Запомни, малыш, ты – никто, и звать тебя никак. Примешься ебать мне мозг, пожалеешь. Понятно?
Сбрасываю его руку, готовясь выдать что-нибудь ужасное. Безмолвная до сих пор партнёрша злого Вишеса перебивает, тянет его за рукав:
– Тони, плюнь на него, пойдём!
Тони передёргивает плечом, поворачивается к ней и подгребает к себе. Мог – от себя, но стукнуло: к себе. Одаривает меня последней порцией презрения, швыряя:
– Добро пожаловать в ад.
Бинго! Так и знал, что окажется выпендрёжником. Какие обороты, твою мать! Они идут наверх. Я остаюсь и сдавливаю в кулаке бычок. Бычок впивается в ладонь краснотой. Краснота саднит и скоро вспучится. Прекрасное начало. С матами швыряю окурок наземь, припечатываю к земле кроссовком.
Вытягиваю новую никотиновую палочку (благо, не кишечную). Ком в желудке как был, так и есть. Не считая желчи.
Мне предстоит делить крышу с редкостным говнюком, для которого правила, мораль, закон – набор звуков, а само моё существование вызывает рвотный рефлекс. Весёленькие перспективы. Зато перед ними пасует депрессуха. И вот: я усмехаюсь. Интересно – уже кое-что. Интересно – хотя бы не пустота.
Глава вторая: оттенки
Приглушённая гамма. Бежевые обои, занавески цвета хаки, светло-палевый ковёр на ламинате. Деревянная кровать авангардного типа, со встроенным с левого бока шкафчиком. В шкафчике – книжные полки, миниатюрные дверцы, которые я пока не открывал. Компьютерный стол. Стенка со шкафами и телевизором. Рядом с ноутбуком валяется моя спортивная сумка, расстёгнутая в кривом зевке. А за окном – ночь. Приветливая южная ночь. Не чета куску Джи Джи Аллина со всем дерьмом, который я отныне обязан считать своим братом.
Я взбесил его тем, что вломился сюда. Обитель разврата – вместо внимания старшего, недурственный обмен. Не последнюю роль сыграла-таки сыновняя ревность. Был один, господин, сам себе режиссёр, а тут женщина с мелким, им надо то же, что и ему: внимания. И у них больше вероятности его получить. Как не беситься? Теории рождаются, когда куришь в окно. Теории, ой ли?
Луна очень похожа на фонарь, в оранжевом ореоле. Дверь напротив моей, в коридоре второго этажа, пропускает стоны. Тони стажирует феечку. Круглая пристройка, кстати – между нашими комнатами, там диванчики. Тони меня злит. Нет, не завидно. Нет, не хочу. Он раздражает меня тем, что он есть. Тем, что я могу понять его мотивы, а он мои – нет, пытаться не станет. Голова у нас для шику, волосами в девчонок махать. Взорвался, надо же. Было бы с чего взрываться. Тоже мне, Суинни Тодд. Позёрство одно.