Когда сливаются реки
Шрифт:
— Так помогите, дед Янка, — взмолился Кузьма, хватаясь за эту, казавшуюся ему последней, надежду. — Я никогда, никогда...
— Ладно, чего слова даром расходовать... Поговорю с Миколой, с Алесем, с Якубом Панасовичем. Злы, брат, они на тебя, ну, может, уломаю... Ко мне в подручные пойдешь?
— Да хоть сейчас!..
— Сейчас спать иди, — посоветовал ему Никифорович...
XVI
Антон Самусевич стоял около телеги с навозом во дворе животноводческой фермы и разговаривал с Агатой. После того как его сняли с должности председателя колхоза, он немало пережил. Сначала он раскапризничался, разозлился, ходил и грозил: «Свил я тут свою веревочку, теперь
— Ты, тетка, на меня глазами не коси, как холмогорка на тын, без меня у тебя никакого животноводства не получится... Вот поговори поласковее с Антоном Самусевичем — тогда он тебе обеспечит приросты да надои!
— Или слово такое узнал?
— Узнал, Агата, узнал... Попроси получше — и тебе скажу!
Агата, встречаясь с Самусевичем, всегда испытывала и раздражение, которое обычно вызывалось его несколько высокомерным тоном, и некоторую долю уважения — мужчина он все-таки был твердый, хотя и крутой по характеру. Но разговор их, если даже начинался спокойно, обязательно кончался взаимными шпильками.
— Поздно узнал ты свое слово, Антон, — уколола его Агата. — Вон после тебя коров едва за уши из грязи вытащили.
— Старое вспоминать — что лыко жевать... А теперь я твоих коров могу так выходить, что в ворота не будут пролезать... Придется просить Захара Рудака, чтобы новые прорубал — вот смеху будет!
— Ну, скажи твое слово, может, и поверю.
Самусевич наклонился к ее уху, пробасил многозначительно:
— Ку-ку-ру-за!
— Тю-ю! — отмахнулась Агата. — Она и расти у нас, может, не будет, и коровы наши к ней непривычны...
Антон Самусевич хотел сказать Агате, что она темный человек, газет не читает и радио не слушает, что она проявляет отсталость и даже неблагонадежность, но в это время он увидел идущую по дороге Анежку и решил нанести удар с другой стороны:
— Погляди-ка, невестка твоя идет!
— Типун тебе на язык! — вспыхнула, обидевшись, Агата. — После Барковского тебе приснилось, что ли?
— Смотри ты, какая непонятливая! — продолжал Самусевич. — Неужели не знаешь? А на селе и стар и млад про это в бубен бьют. Поймала-таки Алеся эта литовочка!..
Самусевич весело захохотал и погнал лошадь со двора. Агата же стояла и хмурилась, обиженная не столько на бывшего председателя, сколько на сына. И что он в ней нашел? Разве эта девчонка достойна такого человека, как ее Алесь? Она представляла себе жену сына высокой, полной — словом, женщиной, по сельским понятиям, во всех отношениях солидной, а эта — худенькая, белолицая. К тому же он образованный, а она — темный человек... Впрочем, может, Самусевич все сам выдумал?..
Анежка и понятия не имела, что за ней так пристально наблюдает мать Алеся. Она даже не заметила Агаты — настолько была занята своими мыслями. Уже несколько дней работает она на строительстве. Ей здесь нравится, главное же — она каждый день, хотя бы издали, видит Алеся. И в то же время ее непрестанно мучают и преследуют мысли о доме: «Как там живет отец? Что думает мать?» Минувшую ночь она почти и не спала, все казнилась: правильно ли она поступила, сбежав от старых родителей? А пан клебонас тот просто наложит на нее проклятие... Нет, придется, видно, возвращаться домой. А как же быть с Алесем?..
Анежка уже вышла на пергалевскую дорогу, но чем дальше уходила от Долгого, тем меньше у нее оставалось решимости. Вспомнились глаза Алеся, такие ясные, ласковые... Как будет она смотреть в них после этого? Остановившись на дороге, пожевала травинку, нащупала в кармане зеленый поясок — подарок Алеся.
«Мал поясок, а связал так, что и не разойтись!» Сделала еще несколько шагов, посмотрела на трубу родной хаты, вздохнула и повернула назад. А как объяснить Восилене свой уход из столовой?
И тогда решила она зайти в клуб к Павлюку Ярошке, который уже несколько раз приглашал ее взять роль в спектакле. Ярошка рассыпался перед девушкой:
— Ах, как долго вы не являлись! Я ждал, ждал... Искусство — великая сила, лучшие люди должны служить ему!.. Да садитесь вы, — суетился вокруг девушки Ярошка, поправляя галстук, обдергивая пиджак, откидывая рукой чуб.
— Да я только на минуту, вы мне обещали дать роль.
— Обещал и вручу! Вот она, — вытащил он из ящика несколько листков, отпечатанных на машинке. — Самая лучшая роль в этой пьесе — роль Насти Вербицкой... Чего же вы спешите? Посидим, поговорим.
— Нет, мне никак нельзя, работа ждет, — взяв листки, пятилась Анежка.
— А я разве не работаю? Мы все работаем... Но надо поспевать и там и тут. Мы все должны помнить, что работаем не только для тела, но и для души! — с пафосом произнес Павлюк и в то же время, улучив мгновение, схватил девушку за руку.
Анежка вырвала руку и выбежала.
— Ну, вы хоть не обижайтесь! — попросил Ярошка, выходя вслед за ней. — Я хотел, чтобы вы не скучали!
— Бывайте здоровы! — не обернувшись, бросила она.
«Какой он противный, этот долговский артист! — обижалась Анежка, оставшись одна. — Сказать Алесю или нет? Разозлится, а у него и так хлопот хватает... И про то, что уйти собиралась, не скажу».
Подходя к бараку, она заметила, что возле движка под свежей поветью копаются Никифорович и Кузьма Шавойка. Старик что-то говорил, перетирая болты и гайки, а Кузьма, пригнувшись, смотрел на машину так, словно разгадывал мудреную загадку.
«Взялся старый за малого!» — усмехнулась Анежка.
Шум доносился и со стороны котлована.
Там шла своя жизнь.
Теофилис Мажейкис с самого утра садился на машину и широким стальным щитом бульдозера переворачивал целые горы земли. Хватало работы и людям. Несколько десятков хлопцев и девчат работало здесь с лопатами и носилками — одни углубляли котлован, другие ровняли стены, третьи носили землю на насыпь. Глядя на эту суету, Мажейкис иногда покрикивал, усмехаясь:
— Эй вы, муравьи!..
Мажейкис видел, что одним своим бульдозером он делает больше, чем все остальные, вместе взятые, и забывал при этом, что машина сделана тоже людьми. Работать ему тут, в кругу веселой, неунывающей молодежи, нравилось, и он временами даже сожалел, что приехал ненадолго. Где он еще найдет такую веселую компанию? Как бы ни приходилось туго, смех и шутки здесь не смолкали никогда. Что ж из того, что работа была нелегкая, что на руках появились кровавые мозоли, что спину к вечеру ломило так, будто на ней обмолотили целый воз ржи, — молодость была молодостью, да к тому же и трудились здесь не папенькины сынки и маменькины дочки, а парни и девушки, выросшие в селе и привыкшие с детства к труду... И еще нравилось Мажейкису, что много было здесь девчат. Сначала казалось, что выглядят все они одинаково, но стоило приглядеться, как не найдешь и двух похожих. Особенно приглянулась Теофилису Зосите — полнотелая, в вышитой кофточке, какие носят у них под Шауляем. Однажды он даже попытался пошутить с ней, но был предупрежден Петером: