Когда сливаются реки
Шрифт:
— Сейчас сделаем столько, сколько вы и в пять недель не накопаете, — улыбнулся Алесь. — Будем рвать!..
Были вырыты шпуры, заложен аммонал. Снова сильный взрыв тряхнул и покачал землю, туча песка и глины выметнулась в воздух и осела. И когда все подбежали к краям котлована, в середине чернела глубокая воронка, а вырезанные уступами стены обвалились. Петер схватился за голову.
— Что вы наделали, товарищ начальник! Лучше бы мы потихоньку копали сами, а теперь все пропало...
— Ничего, Петер, — успокоил его Алесь, — взрывчатка работает грубо, зато быстро...
Но
— Тащи, Петер, всех, кого ни встретишь — из барака, из столовой, хоть на дороге хватай... Надо подготовить все для установки насосов!
Почувствовав, что происходит нечто не совсем ладное, в котлован пришли все, даже Восилене с Анежкой. Девушка, увидев Алеся, сразу поняла, что на душе у него скребут кошки, и тут впервые осознала она, какая ответственность лежит на его плечах. «А я ему еще столько доставила неприятностей», — пожалела она. И Анежка работала не жалея сил, пытаясь этим помочь ему в трудную минуту.
Около полудня зарокотал мотор, и вскоре появился мощный «Андижанец». Алесь, работавший в котловане, вытер платком лоб и улыбнулся:
— Выручили!.. Теперь наведем порядок!
И тут же укорил себя: «Зеленый, видно, я еще строитель, если не подумал об этом в Минске и не догадался попросить насосы...»
Насос запустили. Струя желтой воды, отсвечивая на солнце, словно сырая нефть, с шумом падала в русло ниже места работы, а люди, как муравьи, снова заворошились на дне котлована, очищая его от рыхлой земли. Наступил вечер, прошла ночь, загорелся новый день, и только тогда все было закончено: воду откачали, приток ее был приостановлен. Анежка все посматривала на Алеся — ей казалось, что он сильно, как после болезни, осунулся за это время, но одновременно и возмужал. Трудно приходилось молодежи, однако здесь не умолкали шутки и остроты. Только тихий бульдозерист Теофилис Мажейкис, приехавший из Лукштов, помалкивал, за что девчата прозвали его «ксендзом».
Он действовал лопатой ритмично, словно небольшой экскаватор, и ему все казалось, что кран, поднявший на краю котлована свою стрелу, подгонял его: «Ну, не копайся там, не волынь! Видишь, мне тоже пора браться за дело...»
Котлован все заметнее приобретал определенные очертания. Озерцо, из которого вода прежде поступала на мельницу, все более обсыхало. Отгороженное перемычкой от Долгого, оно уже не имело притока воды, и дно оголилось далеко от берегов. Пахло илом, прелыми водорослями и рыбой. Кружились чайки, оглашая грустным криком окрестности, словно прощались с родным домом.
Молодежь шумно обсуждала происшествие, героями которого были Йонас и Кузьма Шавойка. Зосите почти всю ночь не смыкала глаз — просидела возле Йонаса. Но утром на работу пришла. Йонас просил ее: «Не показывай виду». Но больше всех волновался Микола Хатенчик, секретарь объединенной комсомольской группы строительства. Едва объединились — и на тебе, поножовщина! Хатенчик видел, что этот случай не прошел бесследно, — люди держались настороженно. Находились, впрочем, и такие, что пытались все превратить в шутку.
Павлюк Ярошка, появившись в котловане, позубоскалил:
— Ну и острые у нас пошли хлопцы! Без ножа — ни шагу...
Парни посмеялись, а Микола Хатенчик обиделся:
— Над чем шутишь? Тут не смеяться, а плакать надо!..
— Правда, Микола, мне тоже словно душу поранили, — поддержала его Марта, поглядывая на Петера.
— Что теперь люди скажут? — беспокоились некоторые.
Зосите старалась не отставать от других в работе, но думы об Йонасе не давали ей покоя. «Наверное, больно ему сейчас», — думала она.
Сам Йонас чувствовал себя скверно. Ни на минуту не уснул он в эту ночь. «Не буду, никогда в рот не буду брать капли водки», — клялся он, с ненавистью посматривая на ширму, из-за которой раздавался сочный храп Езупа Юрканса... Нет, это не шутка — так обесславить себя! Народ доверил ему такое важное дело, как поездка в Вильнюс, а он взял да и влез по уши в такую грязную историю, что и голову поднять стыдно. И каким сухим и официальным сразу стал Алесь, словно его подменили. «А что, Алесь должен радоваться, если ему подложили такую свинью?» — мучился он. Вот и Анежка, которая пришла утром проведать его с Восилене, тоже смотрела отчужденно и неприветливо. «Только одна Зосите, — утешал себя Йонас, — только она хотя, может быть, и осуждает, но не показывает мне этого. Нету такой другой, как Зосите!» Он вспомнил, как держала она его за руку и, забываясь, повторяла снова и снова: «Больно тебе?» И прежде чем уйти на работу, напоила его чаем, попросила успокоиться и заснуть. Но заснуть он все-таки не мог, тем более что к нему начал приставать Езуп Юрканс.
— Не говори никому, Йонас, что ты у меня пил... Тебе все равно один ответ, мне плохо будет. Не говори, Йонас, у меня дети! — почти молил Езуп.
Йонас вырывал свои руки из цепких пальцев Езупа.
— Отстань!..
«Хорошо бы пойти на работу, — думал Йонас. — Может, люди и забыли бы все скорее». Но рана продолжала тревожить его. Наконец в бараке стало тихо, ушел и Езуп Юрканс. Йонас уже задремал, когда кто-то окликнул его. Он открыл глаза — перед ним с помятым лицом и опухшими покрасневшими глазами стоял Кузьма Шавойка.
— Прости меня, Йонас, — попросил Кузьма глуховатым голосом. — Виноват я перед тобой.
Йонасу, который еще вчера ненавидел Кузьму, стало жалко его.
— Ну и натворили мы с тобой... — с болью сказал он.
— Ты говоришь так, — брал на себя вину Кузьма, — словно мне впервой пить. Я и без тебя пил... Но зачем было хвататься за нож?
— Рана, положим, пустяковая...
— Я, брат, и тебя поранил и себя, — вздохнул Кузьма.
— Ну и гад же этот Езуп! — как бы про себя сказал Йонас.