Когда смерть становится жизнью. Будни врача-трансплантолога
Шрифт:
Сегодня искусственная кожа соперничает с кожей умерших доноров, но в 1990-х годах, когда я работал в банке кожи, искусственная кожа не применялась, поэтому использовали лишь донорскую.
В то время я понятия не имел, как связана пересадка кожи с трансплантацией органов и насколько важную роль в моей жизни в итоге сыграет этот опыт. Будучи студентом второго курса, я еще не успел поработать в больнице, не лечил пациентов и планировал стать детским онкологом. И меня просто заинтриговала перспектива овладеть новыми навыками и провести какое-то время в операционной.
Каким-то образом меня взяли в команду, после чего я прошел обучение и отправился на первое «дело». Меня сопровождали Брайан и Лоренс, два закаленных члена команды. Брайан, работавший в банке кожи уже целый год, впоследствии стал моим близким другом. Лоренс,
Чтобы подготовиться к заданию, я отправился в лабораторию на двадцать третьем этаже Нью-Йоркской больницы и наполнил тележку всем необходимым: стерильным бельем, перчатками, халатами, губками и кучей других одноразовых вещей, которые используются в операционной. Наиболее запоминающимися приспособлениями были инфузионный насос [47] и дерматом [48] с лезвиями (что-то вроде газонокосилки для кожи).
47
Медицинское изделие, предназначенное для длительного, дозированного введения растворов пациенту.
48
Медицинский инструмент для снятия тонкого кожного лоскута с донорского участка для последующей пересадки.
Мне, как новенькому, пришлось катить эту полную тележку к большому красному фургону, на котором рядом с нарисованным пожарным, спасающим ребенка из горящего дома, золотыми буквами было написано: «Нью-Йоркский банк кожи для пожарных». В ту ночь мы ехали по мосту Квинсборо на Лонг-Айленд к донору, и я сидел молча, прокручивая в голове все этапы предстоящей работы.
Когда мы приехали в больницу, нам сообщили, что донор до сих пор находится в операционной, где члены других команд только что закончили извлекать его органы. Позднее я узнал, что, если у донора не извлекают другие органы, его приходится забирать в морге, что казалось мне странным. Я надел маску, бахилы и шапочку и повез тележку с необходимыми приспособлениями в операционную. Там лежал первый в моей жизни только что умерший пациент.
По его лицу, щетине на щеках, которую не сбривали пару дней, по глазам и рукам было очевидно, что еще недавно он был жив. Глядя на него, я вспомнил о своем отце (который жив и здоров) и подумал, что тот мог бы выглядеть так же после смерти. Пока я был погружен в свои мысли, размышляя о предстоящей работе, меня окликнул пронзительный голос: «Пойдем, тупица!»
Получение органов – процесс сюрреалистичный (в то время мы еще говорили «забор органов», но позднее стало использоваться более уважительное словосочетание «получение органов»). Помню, что я увидел длинный разрез от верхней точки грудной клетки до лобковой кости, зашитый грубым швом, который бывает на бейсбольных мячах. Этот черный шов свидетельствовал о том, что команды, извлекающие органы из грудной клетки и брюшной полости, поработали до нас. Еще я помню длинные разрезы вдоль ног, сделанные ребятами, извлекавшими кости. Кости заменили ручками швабр, чтобы у ног сохранялась хоть какая-то структура, пока мы (или работники морга) перемещали тело. Веки донора были заклеены, и это означало, что глаза тоже успели извлечь до нашего появления.
Если у донора не извлекают другие органы, его приходится забирать в морге, чтобы снять кожу.
Мы перевернули донора на живот и подготовили его, проделывая те же манипуляции, которые я стал проводить много лет спустя на живых людях. Затем мы надели халаты и накрыли тело. Пришло время странной части.
Брайан включил инфузионный насос, направляющий физраствор из двух больших пакетов на стойке по паре длинных стерильных пластиковых трубок в тело пациента через иглы 16-го номера, закрепленные на концах трубок. Насос издавал успокаивающий ритмичный звук, и Лоренс начал вкалывать иглы в спину донора. Кожа раздулась, как воздушный шар, из-за чего мужчина стал похож на Зефирного человека. После этого мы открыли несколько бутылок минерального масла и натерли им спину донора и обе ноги. Затем я увидел, как Лоренс одним движением дерматома снял кусок кожи с верхней части спины до лодыжки (у меня в голове не укладывалось, как такой крупный и пугающий парень, как Лоренс, мог совершить столь грациозное движение).
Я помню длинные разрезы вдоль ног, сделанные ребятами, извлекавшими кости. Их заменили ручками швабр, чтобы у ног сохранялась хоть какая-то форма, пока мы перемещали тело.
Мы закончили снимать кожу со спины донора, по очереди используя дерматом, напоминающий электрический удалитель краски и работающий как бритва. К нему прилагается длинное острое лезвие, расстояние от которого до поверхности дерматома устанавливается вручную, в зависимости от ширины кожного лоскута, который необходимо снять. Чтобы получить идеальный лоскут, идущий от спины до лодыжки, нужно постоянно следить за давлением на дерматом, поскольку толщина кожи на разных участках меняется. Лоренс был мастером в этом деле (в итоге и мне удалось получить несколько хороших лоскутов). Затем мы перевернули донора на спину и повторили свои манипуляции, снимая кожу с его груди и передней поверхности ног.
За той ночью последовало множество других, и я все же освоил мастерство снятия кожи. С каждым донором наступал момент, когда я задумывался, кем он был при жизни, но быстро выбрасывал эти мысли из головы. Мне нужно было делать свою работу, и я сосредотачивался на ней. Обычно фоном играла музыка, мы шутили, говорили о важных событиях своей жизни и решали, куда пойдем перекусить, когда закончим (мы так делали после каждого сбора кожи). Я понимаю, что все это кажется несовместимым с той работой, которую мы выполняли.
Бывало, мы приезжали заранее (или другие команды опаздывали), и нам приходилось готовиться к операции вместе со специалистами по извлечению органов. Они съезжались со всей страны, чтобы забрать сердце, легкие, печень и почки домой, где реципиенты надеялись, что именно в тот день их жизни будут спасены. Помню, я мечтал полететь в больницы вместе с этими ребятами и увидеть, как извлеченные ими органы оживают. Для меня это стало бы большим приключением.
Любой трансплантат, будь то печень, почки, сердце, кости, глаза, сердечные клапаны или кожа, является бесценным даром.
В то время кожа казалась таким незначительным органом по сравнению с сердцем, почками и печенью. Однако со временем я осознал, что любой трансплантат, будь то печень, почки, сердце, кости, глаза, сердечные клапаны или кожа, является бесценным даром. Нельзя забывать о том, что именно кожа открыла путь к пересадке органов. Без кожи и Питера Медавара трансплантологии бы не существовало.
Северный Оксфорд, Англия. Блиц, 1940 год
Питер Медавар с женой и дочерью наслаждались воскресным днем, сидя в саду их оксфордского дома, как вдруг они увидели в небе приближающийся двухдвигательный самолет. Полагая, что это германский бомбардировщик, доктор Медавар и его жена схватили дочь и побежали в бомбоубежище, которые стали широко распространены в английских домах после начала Второй мировой войны. Они услышали громкий взрыв на расстоянии двухсот метров от них. Оказалось, что это был не германский бомбардировщик, а английский самолет, потерпевший крушение.
Летчик выжил и был доставлен в местный Рэдклиффский лазарет с ожогами всего тела третьей степени. Понимая, что лечение бесполезно и что шансы пациента на выживание близки к нулю, врачи обратились к доктору Медавару за помощью. Был ли он знаменитым хирургом-травматологом или реаниматологом с богатым опытом спасения самых тяжелых больных? Нет, он был 25-летним зоологом, чья самая крупная работа была связана с культурой клеток. Он изучал математические основы роста… сердец эмбрионов цыплят. Был ли Медавар знаком с работами Алексиса Карреля, которые получили популярность в предыдущие 50 лет? Знал ли он, что Каррель пересаживал органы, которые переставали функционировать спустя несколько дней из-за какой-то таинственной реакции? Даже если и знал, то определенно не направлял свою интеллектуальную энергию в это русло. И он совершенно точно не слышал о трудах Колфа, работавшего всего в пятистах километрах от него.