Когда стихи улыбаются
Шрифт:
Ваче громко расхохотался. Потом спустя минут двадцать подходит ко мне и говорит:
— Эдик, а ведь та женщина в троллейбусе сидела и прекрасно чувствовала, что к ней лезет парень, а?
Я, несколько озадаченный, говорю:
— Ну да, конечно.
Он снова гулко хохочет. А уже днем, после обеда, снова говорит:
— Эдик-джан, а та женщина в троллейбусе, она ведь сидела, а сама хотела, а?
Я, уже совсем ошарашенный, отвечаю:
— Ну, разумеется…
И тогда он уже в третий раз хохочет раскатисто и счастливо.
Еще один забавный эпизод: раньше тут, в Доме творчества, был кот Макар. Сытый, жирный, весивший самое малое пуда полтора. Раздобревший, так сказать, на писательских шницелях. Кухня рядом, да и старушки переводчицы, умиленно сюсюкая, толкали ему в живот все, от шпрот до конфет. Но теперь Макара нет. Мышей он никогда не ловил. А вот приманку мышиную съедал! Съедал он ее, уже пресытившись шницелями и ища чего-то остренького.
Зовут его оскорбительно для мужчины — Милкой. Кот директорский. Его жена по близорукости не разглядела в свое время у котенка его отличительных принадлежностей, вот он навсегда и стал Милкой. Но на это он не реагирует. Милка так Милка, лишь бы кормили сытно. А кормят его, как Макара, отменно, не меньше чем на писательскую путевку, а может, и еще хлеще. Сейчас этот Милка лежал в коридоре на ковре. А из столовой шел, пыхтя и отдуваясь, не то Кривицкий, не то Арбузов. По-моему, Арбузов. Шел и невзначай наступил Милке на хвост. Ну, разумеется, Милка реванул дурным голосом. Тот от неожиданности подскочил, налетел на мою дверь и злобно рявкнул:
— П-шш-шел! Дура проклятая!
Так что Милка, пораженный, кинулся скорее в комнату к Мариэтте Шагинян. Вот так кот не только получил дамское имя, но еще и стал "дурой", и к тому же "проклятой"!..
Господи, до чего же Мариэтта Шагинян громкоголосая! Она ходит со слуховым прибором, и голос ее раздается на оба этажа:
— Циличка, вы кормили Милочку?
Ну ладно, завтра уезжаю. Шабаш!
Сегодня 6 декабря 1970 года.
В переделкинском Доме творчества холодно. На улице 21 градус. Но у меня в комнате вполне прилично. Я на этот раз оказался мудрее, чем в прошлые зимы, и привез электрический камин. Поэтому чуть что — включаю, и в комнате тепло.
Сейчас иду мимо столовой, а в холле стоит Римма Казакова, закуталась в какой-то пуховый платок, стоит и мерзнет. Говорю:
— Чего же ты в комнату не идешь?
— Здесь теплее, — отвечает. — Я теперь взяла себе такую привычку: как замерзну, так иду в ванную, напускаю воды и сажусь туда с книгой часа на два. И так почти каждый день.
Я ей говорю:
— Ну и сердце у тебя крепкое. Я бы больше получаса не высидел. А впрочем, ты еще молодая. Сколько тебе?
Отвечает:
— Тридцать четыре.
Эх, где мои тридцать четыре?! Хотя в свои сорок три я бы, пожалуй, все-таки смог просидеть в ванной с час, ну, а если с Риммой… так, может, и больше. Шучу, конечно. Но это я от холостяцкой творческой жизни. А от такой аскетической жизни даже лампа или пишущая машинка вызывают добрые чувства…
16 января 1981 года.
Был в библиотеке Дома творчества Переделкино. Библиотекарша Елена Александровна перелистывала исторические журналы. И вдруг, рассмеявшись, сказала:
— Эдуард Аркадьевич, хотите, я прочту вам любопытный указ Петра Первого?
Я охотно согласился. И она прочитала мне этот указ. Вернувшись к себе в комнату, я записал его почти дословно по памяти, а память у меня пока еще слава богу! Записал я его потому, что многие мысли указа не потеряли своей злободневности и сегодня. Вот как звучит указ:
"Нами замечено, что на Невском прешпекте и в ассамблеях недоросли отцов именитых, в нарушение этикету и регламенту штиля, в гишпанских камзолах и в панталонах с мишурой щеголяют предерзко. Господину полицмейстеру Санкт-Петербурга указываю впредь оных щеголей с рвением вылавливать, сводить в Литейную часть и бить батогами нещадно, пока от гишпанских панталонов зело похабный вид не покажется!
На звание и именитость не взирать! И равно на вопли наказуемых! Замечено, что и девицы, на ассамблеях являющиеся, не зная политесу и правил одежды иностранной, яко кикиморы одеты бывают. Одев робу и фижмы из атласу на грязное исподнее, потеют гораздо, отчего гнусный запах распространяют, приводя в смятение гостей иностранных.
УКАЗЫВАЮ: впредь перед ассамблеей мыться мылом в бане со тщанием. И не только за чистотою верхней робы, но и за исподним также следить усердно, дабы гнусным видом своим не позорить жен российских!
УКАЗУЮ господам сенаторам речь держать в присутствии не по писаному, а только своими словами, дабы дурь каждого всякому виднее стала.
Указ 1740
Санкт-Петербург
Мая 5 1709 года
ИМПЕРАТОР ВСЕЯ РУСИ ПЕТР I".
Как жил эмир бухарский
21 января 1971 года.
Сегодня к нашему столику после ужина подсел Рахим Раджабович Мукумов, писатель из Самарканда. Разговорились о Бухаре. И он стал рассказывать о "проклятом прошлом". Говорил, мечтательно прищелкивая языком. Как, например, жил эмир бухарский?
Последнего бухарского эмира звали Алимхан. Когда пришла революция, ему было только 37 лет. Так вот, в свои дореволюционные годы он жил так. У него было два дворца в Бухаре: летний и зимний. Был дворец в Петербурге, в Москве, Киеве и еще где-то. Жен у него было одиннадцать. Это был не гарем, а официальные жены. Одиннадцатая была француженка. До слуха эмира дошло, что француженки очень самобытны в любви, и он пожелал жену из Франции. Ему привезли. Раз эмир сказал — это закон. Кстати, эта француженка оказалась не только самобытной в делах любви, но и очень цепкой и хитрой дамочкой. Она подавила всех остальных десять жен и довольно успешно командовала эмиром. Но не надо думать, что одиннадцать жен вполне устраивали Алимхана. Кроме жен, у него был гарем из юных наложниц. Вербовались они так. У эмира было несколько опытнейших доверенных старух, которые имели абсолютно неограниченные полномочия. Они садились на арбу и ездили по стране, опытным глазом и слухом отыскивая юных красавиц. За вознаграждение они находили доносчиков, которые говорили, что в таком-то ауле есть красавица. Отцы и матери их старались спрятать, но старуха, уже вооруженная сведениями, прямо шла в дом и подымала паранджу. И все! Чьей бы девушка ни была дочерью. Хоть нищего, хоть богача — все равно. Старуха забирала ее. Ослушаться было невозможно. Юные красавицы в возрасте 15–16 лет жили в летнем дворце. Там был бассейн. В определенный день и час эмир приходил туда, усаживался на золоченый трон и смотрел, как купаются нагие девушки. Когда какая-то из них затуманивала ему взгляд, он указывал на нее перстом и уходил. Если же он никак не мог ни на ком остановиться, то бросал в бассейн яблоко. Девушки кидались в драку за ним. Ибо эмир брал их к себе на ложе лишь два раза в неделю, остальное время он либо отдыхал, либо занимался женами. А девиц было 350! Ждать приходилось порой годами… Потому они, разнесчастные, и кидались за этим яблоком, буквально как кошки на валерьянку. И вот избранницу целый день готовили к встрече с эмиром. Ее тщательно купали, расчесывали и заплетали красиво косы. Натирали благовонными маслами, да так, что в комнате, где она находилась, стоял аромат, как в райском саду. Ложе тоже было специально устроено так, чтобы великий и солнцеликий эмир, не дай бог, ни в чем себя не утруждал. Оно было еще совершеннее, чем определенного назначения кресла в поликлиниках. И подголовники, и "подноготники", ну, короче говоря, юная красавица возлежала, как роза на хрустальном блюде. Закрыта она была лишь легким прозрачным покрывалом. А в саду тихо играла музыка. Эмир являлся, сдергивал покровы, любовался и одаривал красавицу своим "вниманием". И все. Долго это его не занимало. Минут через десять он уже уходил. Больше она для него не существовала. Он никогда не брал наложниц дважды. А красавицу потом выдавали замуж за кого-то из приближенных эмира. Это считалось честью. И никто не смел отказаться от такого подарка, ибо если одна из твоих жен досталась тебе после самого великого эмира, то ты должен ликовать и благодарить аллаха за такую честь. Однако количество жен, вернее наложниц, у эмира не убавлялось. Не скудела его любовная чаша. Оперативные старухи знали свое дело и без устали колесили по стране. Вербовщицы они были отличные, ибо за каждую понравившуюся эмиру красавицу они получали щедрое вознаграждение. Ну, бабки и лезли из кожи вон, чтобы заслужить милость повелителя. Но 11 жен и 350 гаремных красавиц требовали немало сил. А они даже у молодого эмира не были беспредельными. Поэтому у него была целая армия охотников за перепелками и воробьями, которых подавали к столу эмиру ежедневно. Эти перепелочки и воробышки, оказывается, давали владыке столь необходимую ему в прекрасной деятельности энергию и мощь. Птичек же убивали довольно оригинально. Стрелок имел тонкую трубочку. Через нее он сильным дуновением выбрасывал что-то вроде иглы, которая мгновенно и точно сражала птицу наповал.
Когда пришла революция, Алимхан бросил всех своих красавиц и почти всех своих жен, кроме двух или трех, но золото и драгоценности взял полностью, не оставил ни монетки, и удрал в Афганистан. Деньги были важнее.
Вот что рассказал Рахим Раджабович о "проклятом прошлом" на своей родине и, рассказывая, мечтательно жмурился и ласково и томно вздыхал. Потом еще раз сладко вздохнул и сказал:
— Вот, Эдуард, какие безобразные вэщи тварилысь в Бухаре. Нэ дай бог, нэ дай бог! А мэжду прочим, в Таджикистане в горных районах есть такие же красивые дэвушки и тэпер. До них никакая цывылизация нэ доходит. Они вэликолэпно танцуют, поют и красоты такой, что жутко делается. Фигуры у них — как стройные тополя. Их с дэтства учат носить на галавэ вэдро вады. Она берет вэдро и полкиломэтра несет в гору. И так несет на головэ своей, что ни одна капля не шелохнется. А косы до самой земли! Я уже говорил с моим сыном Мариком, чтобы он женился на такой. Повезу его в горы. Он согласился. Сичас кончает Московский уныверсытет, а тогда едем с ним в Таджикистан! Да, ужасные безобразия творились в Бухаре, нэ дай бог, нэ дай бог!..