Когда-то был человеком
Шрифт:
Наш сопровождающий осведомился с гордостью, в которой нельзя было не расслышать стальных ноток: «Ну, господин Киттнер, как вам все это нравится?»
Возможно, из-за того, что я ощущал себя в этой обстановке немного плебеем и мне было необходимо срочно вернуть себе чувство уверенности, я ответил: «Прекрасно, действительно прекрасно, жаль только, что все это не для рабочих».
С этого момента молодой человек стал держаться с нами подчеркнуто холодно.
Обслуживающий персонал в прекрасно сшитых костюмах с эмблемой клуба и белоснежных рубашках с откровенной неприязнью наблюдал за учиненным нами беспорядком в зале, куда мы вносили «юпитеры» и протягивали кабели. Вышколенная прислуга с несколько
Время, оставшееся до выступления, мы с женой использовали для того, чтобы совершить короткую прогулку по павильонам ярмарки и пригласить на концерт восемь или десять молодых ребят, в основном студентов, которые подрабатывали здесь в качестве стендистов. Наши расчеты на то, что корректно одетых посторонних пропустят, оправдались. Видимо, это было сделано еще и потому, что хозяева не желали портить атмосферу неприятными сценами, которые могли разыграться у входных дверей. Мы же организовали студентам неплохой вечер с бесплатными напитками, а для себя создали хотя бы небольшой оазис из благожелательно настроенной публики. А это было весьма необходимо нам для выступления.
Роскошный зал был более чем переполнен – в него набилось около 120 человек. Тесно было, как в банке с сардинами: большинство людей, стиснутых со всех сторон, не могли поднести бокал ко рту. Крошечный пятачок возле микрофона я вынужден был отвоевывать себе, чуть ли не пробиваясь локтями.
Не успел я раскрыть рот, как из публики раздался первый выкрик. Он полностью отражал настроение, царившее в зале. «Держите крепче свои часы: красные пришли!» Громовой хохот. Кричавший – небольшого роста толстяк, светловолосый, в рубашке, сшитой на заказ, – аж раскраснелся от удовольствия и никак не мог успокоиться от радости.
– На что мне ваши часы? – подчеркнуто простодушно осведомился я. – Они же отстают.
– Это как? – Он все еще фыркал, но уже не так громко. – Неправда, мастер. Мои часы не отстают.
И он горделиво продемонстрировал окружающим свое сокровище.
– Отстают, отстают, – настаивал я, – по меньшей мере на полстолетия.
После этого воцарилась тишина. Слышалось лишь хихиканье тех десяти, которых я привел с собой для поддержки. Теперь мне нужно было завоевать тактическое преимущество. Сцены или какого-либо возвышения в зале не было. Мне было ясно, что, стиснутый со всех сторон, я буду не в состоянии ничего сделать, самые убийственные пассажи утонут во всеобщем хаосе.
– Итак, господа, – возвысил я голос, – давайте-ка поиграем во внепарламентскую оппозицию! Устроим сидячую забастовку. Садитесь-ка на пол, ковер достаточно толстый.
Господа сначала было заартачились. Ясное дело, они меньше всего беспокоились за стрелки на брюках. Они, видимо, сообразили, что и стратегически, и психологически ситуация изменилась бы в мою пользу: ведь тогда им пришлось бы смотреть на меня снизу вверх. Я научился у боннских политиков, что, когда тебе нужно попытаться завоевать благоприятную для себя позицию, это надо делать, прикрываясь интересами тех, кто был ущемлен в своих правах.
__ Ну, смелее, пошевеливайтесь. Тем, кто в задних рядах, ничего не видно. Не будьте же такими эгоистами!
Таким приемом мне удалось вбить первый клин в сомкнутые ряды предпринимателей, ибо, пока стоящие впереди все еще колебались, откуда-то сзади, где находились менеджеры, начал нарастать протестующий хор голосов, скандировавший в столь милой сердцу манере внепарламентской оппозиции: «Садитесь! Садитесь!! Садитесь!!!»
Внедренная в их ряды фракция стендистов поддерживала ущемленных ритмичным похлопыванием в ладоши. Если бы мне когда-нибудь понадобилось отправиться в турне с собственной публикой, я обратился бы к этим студентам, работавшим на ярмарке.
Господам в первых рядах не оставалось ничего другого, как подчиниться давлению большинства. Когда столпы экономики в конце концов оказались повергнутыми на ковер, я посыпал еще немного соли на их раны:
– Вот так, теперь вы наконец хотя бы раз получите возможность смотреть на политику, находясь в самом низу.
Раздавшийся смех исходил уже не только от одних студентов, наши ряды выросли за счет примкнувших к ним секретарш и ассистентов директора.
Представители индустриальной верхушки, разумеется, не оставили попыток помешать мне и продолжали отпускать гнусные замечания. Однако уже достигнутые небольшие стратегические успехи и все еще свежие воспоминания о выступлении у рабочих придали мне такую уверенность в своих силах, а вместе с ней хорошее настроение и остроту реакции, что последнее слово всегда оставалось за мной. Злобных реплик становилось все меньше, и наконец они совсем прекратились. Все время публично садиться в лужу грозило «сильным мира сего» потерей авторитета. Поэтому они предпочли Умолкнуть и выражать свои антипатии демонстративным отказом от аплодисментов. Правда, один из них все же осмелился сделать еще одну робкую попытку.
– Эй, посмотрите-ка, – заблеял он, указывая на мою фуражку, – теперь я знаю, откуда ветер дует. Точно такую же носит канцлер Шмидт.
Смех. Но теперь уже я смело шел в наступление:
– Неправда. Внутри все другое.
И продемонстрировал ярко-красную подкладку.
В третьей сцене – «Как у нас каждый может стать тем, кем он хочет» – я, согласно программе, обратился к «возможно присутствующим здесь миллионерам» и попросил их предстать для всеобщего обозрения в качестве живого доказательства. О том, что среди аудитории находилось несколько таких денежных тузов, свидетельствовала реакция остальных, принадлежавших к средним слоям эксплуатируемого населения. Глаза и указательные пальцы были устремлены на 12 или 15 серьезных господ, находившихся в публике, которых по их внешнему виду можно было принять за представителей средних слоев. Среди них оказался и светловолосый с хвалеными часами. Несмотря на подзуживание других, ни один из этих «капитанов индустрии», ранее державшихся столь независимо, не рискнул поднять руку. Реакцией на это был злорадный смех тех, кто не принадлежал к касте миллионеров. Трещина в господствующей элите продолжала расширяться.
В последующей сцене, посвященной безработным, был такой пассаж: «Только бедных акционеров никто не будет переучивать. Они должны оставаться теми, кем они являются. У них нет выхода, а есть один доход, на который они к тому же вынуждены влачить свое существование. Да еще в какой-нибудь Швейцарии, где все и так чертовски дорого». Когда вслед за этим послышался вздох какой-то дамы, идущий из самых глубин души: «Как верно», – оглушительный смех был свидетельством одержанной победы. Публика теперь окончательно разделилась на крепкое меньшинство симпатизирующих мне и рыхлое большинство, брюзжащее и бросающее вокруг злобные взгляды. Хотя время от времени то один, то другой из числа сидящих с плотно поджатыми губами не мог сдержать улыбки.
Однако такое откровенное проявление веселья по поводу моих антикапиталистических шуток было для смеющихся делом отнюдь не безопасным, в этом смогла убедиться Кристель. Во время всего представления она регулировала звук и освещение, находясь за режиссерским пультом неподалеку от входной двери. Она рассказала мне, как один из стоящих рядом господ настойчиво обращал внимание другого на то, что «вон тот господин» громко смеялся над отдельными пассажами моего выступления.
Вы должны взять его на заметку, – приказал он, а лучше всего запишите-ка его имя.