Когда-то был человеком
Шрифт:
Мы въехали в наш дом в 1972 году, и во время перерывов в турне приступили к переоборудованию зрительного зала, имея массу энергии и мало денег. Первоначально в нем можно было разместить 40 человек, после того, как была сломана стена, – 55. Шаг за шагом мы расширяли площадь зрительного зала и довели ее до 76 мест.
Переобрудование шло труднее, чем ожидалось. Начиная его, мы исходили из того, что если церковь собирала в этом зале своих прихожан, то, стало быть, имелось разрешение властей использовать его для общественных мероприятий. Будет ли публика слушать псалмы или песни кабаре, с точки зрения градостроительной, по нашему непросвещенному мнению, не имеет никакого значения.
«Нет, нет, – дружески просвещал меня какой-то чиновник, – на зал нужно получить новое разрешение.
Церковь все это время проводила собрания без разрешения».
«Хорошо, но почему им было можно, а нам нельзя?»
«Нет истца, нет и судьи, – последовал ответ. – Ну кто будет придираться к церкви по мелочам?»
Вот именно, господь бог простирает свою длань над домом верующих, защищая его. Нам же, бедным язычникам, нужно было делать запасные выходы, иметь огнетушители, пожарные выходы, аварийное освещение, не- воспламеняющиеся двери и т. д., и т. п. Сегодня наш дом – это в первую очередь сооружение на все пожарные случаи, а потом уже театр. На каждые 19 зрителей имеется отдельный запасной выход. Требование оборудовать в нашем кабаре непременно два туалета заставило меня задуматься: а почему, собственно, церковь, столь ревностно следящая за нравственностью, могла обходиться одним общим? Другой на моем месте сделал бы из этого комическую сценку.
Тем не менее мы не унывали. В течение нескольких месяцев своими руками пилили и приколачивали, измеряли и красили – тяжелая работа. В округе об этом пошли разговоры. В один прекрасный день позвонил какой-то добропорядочный отец семейства, оказавшийся страховым агентом: «Я слышал, строите свой театр. Моя жена, сын и я по субботам и воскресеньям свободны. Помочь вам?»
Еще бы. Так к нам явилась целая семья, и оба выходных все прилежно белили потолок будущего фойе.
«Почему вы помогаете нам?» – спросил я добровольцев.
Ответ был бальзамом на сердце: «Вы ведь тоже жертвовали немало времени на «Красный кружок», а мы все трое ездим на трамвае».
Один бизнесмен подарил две настольные лампы, какой-то руководитель отдела – любитель кабаре – шторы и скатерти. Расчеты по необходимой звукоизоляции стен любезно изготовил некий профессор, придерживавшийся отнюдь не левых взглядов. Разумеется, бесплатно. Но больше всего помогали молодые рабочие и студенты.
В первый же день, когда начались выступления, мы торжественно открыли доску почета с именами помощников. Там, правда, не хватало одного имени, потому что узнать его мы так и не смогли. Незадолго до открытия в дверь позвонили. На пороге стоял пожилой человек, внешность которого никак не свидетельствовала о его принадлежности к обеспеченным слоям общества.
«Здесь будет театр Киттнера? – спросил он и с любопытством заглянул внутрь. – Я читал, что городские власти, к сожалению, отказывают вам в помощи. А я считаю, что такое дело надо поддержать». С этими словами он сунул в руку Кристель конверт и удалился. В конверте лежала купюра в сто марок. Как жаль, что анонимный пожертвователь так быстро исчез, мы бы охотно пригласили его на открытие.
…Из газет мы узнаём, что городской театр будут ремонтировать и заменят кресла. Вот наш шанс, подумали мы.
Тотчас же звоню в управление храмом искусства: «Что вы будете делать со старыми креслами?»
«Часть отправим на склад, а часть выбросим».
«Не могли бы вы отдать нам хотя бы те, которые вам не нужны?»
«Нет, нельзя, у нас есть инструкция. Их нужно выбросить на свалку».
Я взываю к добрым чувствам коллег из учреждения, столь прекрасно субсидируемого: «Я мог бы избавить вас от малоприятной поездки на свалку, сделать это за вас. Вы же сэкономите деньги». Говоря это, я подмигиваю.
Администратор реагирует кисло: «Вы что, смеетесь надо мной?»
Только после нашего обращения к обер-бургомистру (перед этим мы проинформировали и прессу), которому мы привели такой аргумент, что вот, мол, можно помочь театру без каких-либо денежных затрат, последовало письменное распоряжение продать нам стулья. Таким образом мы однажды оказали финансовую поддержку государственному театру. Когда через восемь лет начали проваливаться первые кресла, новое руководство театра передало нам несколько запасных сидении – на этот раз бесплатно: они восемь лет провалялись на старом складе с прохудившейся крышей.
Но в любом случае мы внакладе не остались: при открытии мы могли предложить публике хорошо известные кресла городского театра. Некоторым из его посетителей это пришлось по вкусу: возникало ощущение, что здесь они как у себя дома. Кроме того, кресла были действительно удобные. Те, кто целый день вкалывает на работе, – а мы хотели видеть у себя и рабочих – заслуживает право хотя бы в театре посидеть с комфортом. Хотя это и идет вразрез с широко распространенной в левых театральных кругах теорией о преимуществе деревянных скамеек. Все в нашем театре было расставлено так, чтобы каждая мелочь была к месту. При этом моя страсть к отточенности деталей все возрастала. Так, мне срочно потребовался для театра бюст Маркса. (К некоторым основным политическим направлениям театра люди должны привыкать, не только знакомясь с программой, но и чисто оптически.) А достать такое в ФРГ не так-то легко. Своим друзьям, товарищам и знакомым мы прожужжали все уши по этому поводу. Мы считали, что без бюста открывать театр невозможно. В конце концов мы получили в подарок целых три могучих скульптурных изображения. Именно третий бюст – дар коллег из берлинского кабаре «Дистель» (ГДР), он выглядел особенно внушительно – подошел нам, поскольку полностью отвечал нашим представлениям.
И сегодня Кристель любит иногда поддразнивать меня, вспоминая еще одну мою идею. В театре, разумеется, должны быть и еда, и напитки. Дабы не возникало противоречия между головой и желудком, мы составляли меню с такой же тщательностью, как и программу выступлений. Мы старались обязательно включить в него что-нибудь экзотическое, что редко бывает в других местах: бамбергское пиво («Солидарность с борющимися баварскими демократами!») и саксонское вино, уникальное в ФРГ блюдо «солянка» и настоящий кубинский ром. В ходе многочасовых дебатов я настоял на глинтвейне. «Но это же очень трудоемкое дело», – справедливо заметила Кристель. «Ну да, – мечтательно говорил я, – зато какой аромат, особенно зимой, это же важно…»
Мы устояли против искушения оклеить наше убежище более или менее оригинальными плакатами, как это принято у кабаретистов. Вместо этого мы решили: если уж в нашем распоряжении собственные стены и никто на нас не давит, то отдадим их на откуп коллегам из сферы изобразительного искусства. Один будет дополнять другого. Мы организовали бессчетное число выставок политической графики и живописи, нашедших отклик по всей стране.
Несколько уголков мы сознательно ничем не заполнили: пусть, дескать, они «покроются патиной». И действительно, с течением лет пробелы были заполнены разными забавными вещицами, напоминавшими нам о прошлых гастролях, посланиями солидарности, реквизитом и документами, связанными с историей «Театра на Бульте». Сегодня иным посетителям требуется немало времени, чтобы до начала представления обозреть стены – словно в каком-нибудь музее.