Когда ты рядом. Дар
Шрифт:
— Я тебе помогу, — предложила она.
— Стелла, иди садись! Пожалуйста! Я сам.
Мне опять захотелось плакать. Она осторожно улыбнулась и вышла из кухни, а я вытер глаза, затолкал злополучный торт на самое дно мусорного ведра и начал варить кофе.
Следующий час прошел спокойно. Мы сидели на диване и пили кофе со свежими булочками. Она болтала. Она благоухала. Она смеялась. Я практически ничего не говорил. Этого от меня и не требовалось. Ее переполняли впечатления от поездки в Центральную Норвегию с новым молодым человеком.
— Мы вылетели в пятницу рано утром, — рассказывала Стелла, — рейсом из Форнебю в Варнес. Мы могли бы полететь и до Намсоса, ведь это ближе, но тогда бы вышло дороже. За все платил он…
— Еще бы! — перебил я.
— Скажешь тоже! — ответила она. — Ведь у нас обоих мало
— Может, тебе следует доверять людям? — предположил я.
— И это говорит Аксель Грутт, который не доверяет ни одной живой душе!
Я пробурчал что-то в ответ, а она продолжала:
— Во всяком случае, именно поэтому я стараюсь летать пореже. Ну и конечно, потому, что у меня мало денег. Но Мартин попытался помочь мне. Он знал, как меня уговорить. За несколько дней до отлета он сказал, что если я надену его мужскую шляпу, пиджак, другую его одежду и так пойду вместе с ним в магазин, то он приготовит мне сказочный ужин из семи блюд. А когда мы ехали в аэропорт, он сказал: «Стелла, если ты во время полета не будешь волноваться, то я подарю тебе страусовое яйцо». Я засмеялась и спросила, зачем мне, мол, страусовое яйцо, если самолет все равно упадет и от нас останется одно мокрое место. Все в таком духе. Понимаешь, Аксель, мне так не хотелось, чтобы он увидел, как мне страшно. Он был так уверен в себе, а я была так зажата и напугана. Вот с тобой, Аксель, я не чувствую страха, а с ним… Когда мы сели в самолет, я закрыла глаза. И хотя я не спала, мне приснился сон. Такое со мной бывает. Мне привиделась очередь на самый высокий трамплин для прыжков в воду на Фрогнере — десятиметровый — и что я стою в этой очереди. Передо мной множество раздетых женщин, которые собираются прыгать. И, как только раздается резкий звук трубы, кто-нибудь прыгает. При этом воды в бассейне нет, и все женщины разбиваются о дно. Все об этом знали, я тоже знала, но все равно мы стояли и ждали, когда подойдет наша очередь. И я видела, как женщины одна за другой вставали у края, делали шаг и летели вниз. Такой я видела сон, хотя я не спала. Закрыв глаза, я сидела рядом с Мартином в самолете и чувствовала себя совершенно беспомощной, потому что не могла прогнать эти видения. Но я не спала.
На минуту Стелла замолчала. Ее откровенность удивляла меня, но я не перебивал и внимательно слушал.
— Но это не главное, что я хотела рассказать, — продолжала она. — Потом, когда подошла моя очередь прыгать и я уже готовилась к падению, наш самолет накренился и начал по-настоящему падать. Пассажиры закричали, я тоже, но Мартин обнял меня и прошептал: «Все в порядке, Стелла, все в порядке, я тебя держу…» Конечно, все было в порядке, иначе я бы сейчас тут не сидела, правда? Живее всех живых и совершенно точно беременная. А это была всего-навсего турбулентность и ничего опасного. Но мне кажется, что именно в тот момент я перестала бояться. Летать. И всего остального. Аксель, я ведь всю жизнь боялась. Боялась всех мыслимых катастроф.
— А сейчас ты уже ничего не боишься? — спросил я с иронией.
— Почему же, боюсь, — ответила она.
— Мне послышалось или ты действительно беременна? — спросил я.
Она кивнула.
— Быстро же у вас получилось. Когда вы с ним познакомились? Месяц назад?
— Пять недель и несколько дней, — ответила она. — Я пока точно не знаю, беременна или нет. Но думаю, что беременна. Про Аманду я знала с того самого момента, как мы ее зачали. Хотя этот человек… отец Аманды… он для меня ничего не значил. Не буду о нем говорить! Не хочу рассказывать про ее отца!
— Ну и не надо, — сказал я. — Можешь не рассказывать мне про своих любовников. Не хочу про них знать.
— Да, что-то я разговорилась не о том.
— Да уж.
— Мне только хотелось, чтобы ты знал про ребенка. Я не уверена, но… я не могу ошибаться. Это произошло той ночью, я знаю.
— Да?
— Когда мы возвращались с праздника. В три часа ночи или полчетвертого, и нам надо было идти еще полчаса. Ночь была холодной и звездной. Как раз перед этим шел снег, и все вокруг казалось таким белым и спокойным. Мы играли, как дети, лепили снеговиков и прокладывали дорожки в снегу. Он стащил с меня шапку и закинул ее на елку, она там так и осталась висеть. А потом мы подошли к замерзшему озеру. Днем мы видели, как дети катаются по нему на коньках, но сейчас там было тихо… И вдруг мы услышали слабый шум и увидели на краю леса какие-то загадочные тени, которые быстро приближались к озеру. Мы с Мартином стояли совсем тихо. По льду эти темные фигуры побежали еще быстрее, даже не поскользнувшись. На мгновение мне показалось, что это какие-то странные доисторические лошади, но, приглядевшись, я заметила, что у них есть перья. Я вспомнила сказку о жар-птице, которую мне в детстве рассказывал отец, как она шумела и хлопала крыльями, и вдруг поняла, что это вовсе не лошади, а страусы. Это страусы бегали той ночью по ледяному озеру. «Они сбежали с фермы, — прошептал Мартин, — им кажется, что они опять в саванне. Надо что-то делать. Надо позвонить». Он позвонил на ферму, и вскоре к нам подъехал большой фургон. Из него выскочили родители Мартина и еще три человека с фонариками. Они побежали к страусам, и те вдруг замерли, так внезапно, будто примерзли ко льду. А мы с Мартином пошли домой.
Стелла посмотрела на меня и улыбнулась.
— Его семья разводит страусов, — объяснила она. — Тебе не кажется, что это немного дико? Разводить огромных африканских птиц в Центральной Норвегии… Я все думала об этом… Они же прикованы к земле, они слишком большие, чтобы улететь домой… Чтобы вообще летать. Никакой пользы ни от перьев, ни от крыльев.
Помолчав немного, она отвела глаза и продолжала:
— Той ночью Мартин взял меня за руку и сказал, что, если у нас родится девочка, мы назовем ее Би, в честь его бабушки-шведки, которую звали Бианка. Она была первой женщиной в Скандинавии, которая завела себе шляпку со страусовым пером.
Да, я сразу это заметил. Она изменилась после той поездки с Мартином. Что-то произошло. Может, оттого, что он дотрагивался до нее, обнимал, целовал, открывал ее для себя… не знаю… я никогда не мог понять. А она не рассказывала, да и не надо было. Я видел это в ее глазах, на ее щеках, по ее изменившейся улыбке.
Тем субботним вечером, после того как она ушла, я решил с ней больше не встречаться.
Что я, старик — а я уже тогда был стариком — мог предложить молодой влюбленной женщине? И что она могла мне дать?
— Ну подумай, Аксель Грутт, что я могу тебе дать, кроме воспоминаний о твоей дочери? Или о твоей супруге Герд в молодости? Ведь десять лет назад, когда я сидела в твоей гостиной, беременная и светящаяся от радости, ты думал о Герд, да? И сегодня, когда я вот-вот превращусь в прах, ты тоже думаешь о ней, разве не так?
Может, дело было в желтом свитере? Когда Герд каталась на лыжах, она тоже надевала желтый свитер. Самому мне противны все виды спорта, а вот Герд спорт любила… А может, дело было в ее изменившейся улыбке? Или в том, как она сидела, мечтательно запрокинув голову и вытянув длинные ноги. Этот день, когда она пришла ко мне в гости, напомнил мне, как однажды Герд вернулась домой очень поздно и, опустившись на стул, сказала:
— Мне надо что-то сказать тебе, Аксель. И разговор будет очень неприятным!
Это было после войны, как раз когда меня преследовали неудачи на работе. Я устал, и к тому же мне пришлось самому готовить ужин, а она собиралась преподнести мне еще какой-то сюрприз.
— И что же такое ты мне хочешь сказать, Герд? — спросил я.
Естественно, я заранее знал, о чем пойдет речь. Речь пойдет о Викторе, светловолосом герое Сопротивления и моемколлеге. Она не желала бросать его. Об этом знали все. Все, кто сидел в учительской. Все, с кем мы вместе пили кофе. Даже не знаю, кого они больше жалели — трусливого Грутта, которому жена изменяет на глазах у всех, или его красавицу жену, которая, к своему несчастью, вышла за него замуж.