Когда ты рядом. Дар
Шрифт:
— Он хочет, чтобы мы вместе поехали куда-то к черту на рога, туда надо лететь на самолете, ехать на поезде, на автобусе и еще не знаю на чем. А я так боюсь летать!
Я вопросительно смотрел на нее:
— Он? Кто это он?
— Мартин! — нетерпеливо ответила она. — Он хочет, чтобы мы вместе поехали в деревню… к его родственникам. К маме, папе, страусам и всем остальным!
— Страусам?
— Его семья разводит страусов, — объяснила она, — у них экспериментальная ферма. Власти выдали его отцу разрешение. Он считает, что страусы — это сельскохозяйственная надежда 90-х. Представляешь? Харриет, его бабке по отцу, исполняется семьдесят пять лет. Мы попадем на праздник!
Я отвернулся,
— И когда вы едете?
— Завтра.
— Надолго?
— На четыре-пять дней.
— У тебя же работа…
— Меня кто-нибудь подменит.
Я сидел в кровати и думал, что если она завтра уедет, то я больше никогда ее не увижу. Через три дня я выписывался и должен был вернуться к своему убогому существованию на Майорстюен. Мысль, что я больше не увижу ее, заставила меня совершить настолько странный поступок, что я вспоминаю его почти со стыдом. Да, мне стыдно, хотя прошло почти десять лет. Не знаю, что на меня нашло. Обычно я слежу за собой. Мне не нравятся эксцентричные поступки, и я с трудом принимаю проявление чьих-то чувств. Мне неприятно, когда до меня дотрагиваются, это доставляет мне почти физическое неудобство, я инстинктивно отшатываюсь, пытаясь избежать объятий или прикосновения. При этом, чтобы никого не обидеть, я изображаю внезапный приступ кашля или чихание. (Конечно, мою жену Герд обмануть было невозможно. Я помню, как мы лежали рядом в тесной супружеской постели и я много раз кашлял ей прямо в лицо. Помню ее холодный обиженный взгляд и то, как она от меня отворачивалась. Помню ее обнаженную, немного шероховатую спину, которую никогда не мог заставить себя погладить или обнять.) Но, когда я понял, что могу больше никогда не увидеть Стеллу, я совершил поступок, который при других обстоятельствах вызвал бы у меня отвращение. Я прикоснулся к ней. Я лежал в кровати, она сидела с краю, я внезапно взял ее руку и прижал к щеке. (Ее запястье было таким мягким и изящным, никаких звенящих браслетов или колец, только тепло ее кожи.) Она не отняла руку, даже когда я перестал держать ее. Она сидела так тихо и так близко.
У меня ком подступил к горлу. Слова… какой-то клекот… или слезы… не знаю. Меня тошнило, будто вся мерзость изнутри рвалась наружу. А потом я словно издал какой-то вой.
— Тихо, Аксель, тихо, — шептала она, — все будет хорошо, все хорошо.
Она говорила со мной как мать, успокаивающая ребенка:
— Тихо, Аксель.
За много лет она была первой, кто назвал меня по имени. Я благодарно опустил голову. Рука Стеллы лежала на моей щеке.
И тогда Стелла сказала:
— Мы же с тобой друзья. Не думай, что эта встреча — последняя. Я буду приходить к тебе в гости, и мы опять будем болтать и пить кофе. Я познакомлю тебя с Амандой, моей дочкой, — на следующей неделе ей исполнится пять. И еще я хочу познакомить тебя с Мартином.
Я сразу разволновался. Может, нам все же лучше попрощаться сейчас насовсем? Конечно, я всегда с нетерпением ждал, когда она придет ко мне в палату, сядет на кровать и мы сможем о чем-нибудь поговорить. Но мысль о том, что она вдруг объявится в квартире на Майорстюен, будет сидеть на моем сером диване, болтать и пить кофе, привела меня в полное замешательство. В моей голове сразу возникло множество вопросов. Подавать ли что-нибудь к кофе? О чем мы с ней будем разговаривать? О чем вообще обычно говорят с двадцатипятилетней девушкой? Что подумает Монета? Разве я не старый занудный брюзга? В моей жизни было очень мало близких друзей. Пожалуй, только Исаак Скалд, и наша с ним дружба подчинялась своим неписаным правилам. К примеру, он называл меня Грутт, а я его — Скалд. Это не значило, что мы были как-то по-особому вежливы друг с другом, просто так повелось. Мы
Откуда-то Скалд узнал, что мы со Стеллой каждый день подолгу общаемся. Он узнал даже, что Стелла больше не обедает вместе с коллегами, а забирает свой обед ко мне в палату. Ему показалось, что я влюблен в нее, но я сразу выразил свое резкое недовольство подобными предположениями. Вот такие намеки и волновали меня больше всего при мысли, что Стелла будет приходить ко мне в гости и пить кофе. По сути дела, у нас с ней не было ничего общего. Я не мог ей ничего дать. А неясное чувство смущения, которое я испытывал в ее присутствии, сильно меня беспокоило. Смущение и даже стыд. Словно я видел свое тело и лицо ее глазами. Мои неуклюжие руки. Негнущиеся, утратившие проворность пальцы. Помню, к примеру, как однажды мы со Стеллой обедали у меня в палате. Она постоянно притрагивалась к висевшему у нее на шее серебряному сердечку. Подарок матери. Внезапно застежка расстегнулась, и подвеска упала на пол. Стелла тут же вскочила и опустилась на корточки.
— Черт, — пробормотала она, — черт, никак не найду.
Поискав еще чуть-чуть, она воскликнула:
— Нашла! Оно под кроватью!
Она выпрямилась, волосы ее были растрепаны, а на лице сияла улыбка.
— Под кровать закатилось!
Она отряхнула одежду и протянула серебряное сердечко мне. Я взял его. В моих руках оно выглядело таким крошечным. Оно лежало на моей ладони и переливалось. Как, должно быть, это маленькое и такое женственное сердечко оскорбилось, оказавшись в моей старой лапище! Стелла села на кровать и наклонила голову, откинув волосы с длинной белой шеи. Я отвел взгляд.
— Такая хитрая застежка. Ты не поможешь мне?
Я посмотрел на подвеску, лежавшую в моей ладони. Взглянул на ее шею. А потом еще раз на свои руки:
— Я, знаешь ли, не очень умею обращаться с такими мелкими штучками…
Я выдавил смешок.
— Ну что ты, это же очень просто, — сказала она. — Сложно, только когда их прямо на себе застегиваешь.
Все еще придерживая волосы рукой, она объяснила мне, как застегнуть замочек. Я посмотрел на ее шею. Ощутил слабый запах пота и тот странный, но ненавязчивый пряный аромат, который всегда от нее исходил. Я осторожно повесил цепочку ей на шею. Руки дрожали, и мне никак не удавалось открыть замочек.
— Что, не получается? — спросила она.
— Потерпи! — буркнул я.
Наконец замочек открылся. Теперь оставалось только зацепить им другой конец цепочки, и — щелк — дело было бы сделано, но тут мой здоровый глаз стал предательски дергаться и заслезился. Руки задрожали еще сильнее, и перед глазами все поплыло.
В конце концов я выпустил цепочку из рук, и сердечко скользнуло ей на колени. Она повернулась ко мне и улыбнулась. Я опустил глаза.
— Подожди чуть-чуть, — сказала она, поднимаясь, — пойду попрошу Лене застегнуть ее. Это в мамином духе — подарок с таким мудреным замком. Она, похоже, надеялась, что я буду носить его не снимая.
Стелла подмигнула мне.
Я кивал головой, пока она не исчезла за дверью.
— Старые коряги! — прошептал я, глядя на свои согнутые пальцы.
Я откусил кусочек бутерброда. Долго пережевывал его, но проглотить так и не смог.
После похорон страусовый король Мартин возьмет Би за руку и приведет домой. Мартин мне не отец. Мой настоящий отец в Австралии. Но Мартин — отец Би, поэтому он и приведет ее домой. Би заснет и проснется в этой комнате. А мамы здесь нет. И меня здесь нет. И водопроводчика тоже нет.