Когда уходит человек
Шрифт:
Вот и почтальон! Он звонит с парадного входа. Если окно раскрыто, то вначале слышалось легкое треньканье велосипедного звонка, после чего на крыльце возникала массивная квадратная фигура, и дворничиха спешила навстречу. Он здоровался, вручал почту и шел назад к велосипеду. Потом Ян или жена разносили письма и газеты, а дом прислушивался к привычным уютным звукам — по нисходящей, сверху вниз — как в щели почтовых ящиков с глухим стуком падают конверты, просовываются газеты и с легким шелестом оседают рекламные листки. Оба врача выписывали толстые скучные докторские журналы. Для жены дантиста приходил толстый, но вовсе не скучный модный журнал — точь-в-точь такой, как выписывала жена офицера, для которой присылали еще и каталоги модных товаров. Нотариус ежедневно получал газету, где на полях синим карандашом было надписано: «кв. № 9», а больше из газеты ничего не понять, еврейская газета. Господину Стейнх… — одним словом, антиквару — и даме-благотворительнице приходили письма с заграничными марками.
Ян и Лайма раскладывали почту в привратницкой, и если глаз обжигало письмо от сына, бережно откладывали конверт в сторону. Дальнейший ритуал был неизменным: дворник торопился к почтовым ящикам, а тетушка ставила на плиту кофейник, с нетерпением поглядывая на дверь. Потом они читали письмо и пили кофе, и в эти минуты дом всей душой (если у дома есть душа) желал, чтобы этим двоим никто не мешал.
Действительно, а есть ли душа у дома? И если есть, то у всякого ли дома? Стоит взглянуть на соседа справа: какая может быть душа у пятиэтажного доходного дома, выкрашенного в такой безнадежный желтый цвет, что сама его доходность сомнительна? В самом деле, окон с занавесками намного меньше, чем пустых и голых, украшенных лепестками белых билетиков: «сдается в наем». Дом слева, высокий и некогда кремовый, давным-давно начали ремонтировать, и он до сих пор не подает признаков жизни, как больной под наркозом, душа которого в смятении смотрит на тело, куда ей предстоит вернуться, если больной очнется. Совсем иначе выглядит здание в глубине небольшого парка напротив. Его белый трехэтажный корпус настолько загорожен деревьями, что кажется намного меньше, хотя там живут двести человек — те, кому больше жить негде. Это дом призрения, или, как называют другие, приют, основанный некогда богатым купцом. Несмотря на огромное число обитателей, почтальон там долго не задерживается, да и кто станет писать вдовам и сиротам? Душа приюта полна скорби.
…Опять звонок в парадную дверь. Нет, не гости; коммивояжер? — На этот раз страховой агент. Что-то он сюда зачастил; должно быть, в девятую, к старому антиквару. На лестнице посторонился и приподнял шляпу: навстречу спускалась госпожа Ирма.
Дом плохо представлял себе, для чего в мире существуют страховые агенты или коммивояжеры, и ничего не знал про мировой экономический кризис, но невольно сочувствовал одиноким мужским фигурам с портфелями или небольшими чемоданчиками. Все они поправляли шляпу и кашне, все непременно откашливались, прежде чем позвонить. Палисадная улица не длинная и чуть изогнутая, домов на ней не много, но эти люди начинали именно отсюда, привлеченные счастливым номером дома. Да он и сам считал себя счастливчиком. Во-первых, номер: тут и объяснять нечего. Во-вторых, дела у господина Баумейстера идут хорошо, чего не скажешь о других домовладельцах. Вот ведь прямо здесь, на Палисадной, в номере восьмом повесили объявление: «ПРОДАЕТСЯ»; это для дома, как белый флаг. Приезжали, смотрели — ан вот уже № 8 в чужих руках, и как знать, что это за руки, и каково дому в них будет?.. А пока что хозяева, превратившиеся в «бывших хозяев», съезжают, и поэтому вся их мебель, цветы в глиняных горшках, разлученные с подоконниками, картины, на глазах выпадающие из рам — словом, весь многолетний уют здесь, у обочины, превращается в скарб.
Это неразрешимая загадка.
Выбросил белый флаг и недавно отстроенный двухэтажный дом (даже номер не запомнился). Владелец въехал полгода назад и собственноручно посадил у ворот березу, а теперь объявил банкротство, и всё, кроме березы, описано.
Как не хочется, однако, думать о печальном! Особенно теперь, в преддверии Рождества. Ожиданием праздника веет от каждого хвойного венка, которые вешают на двери. У кого-то венок совсем скромный, с четырьмя алыми ленточками, у других — пышный, богатый, перевитый гирляндами лент с бантами и ветками блестящей брусники. Венки водружаются за четыре недели до Рождества — по количеству свечей на каждом из них, — и в конце каждой недели одну свечу зажигают. Дворничиха поступает так же, как остальные горожане: свечу зажигают дома в воскресенье, на столе или подоконнике; а чтобы не нарушать традицию, многие вместо свечей прикрепляют на венок… яблоки. Издали не отличить: яблоко такого же цвета, что и свеча, а черенок похож на фитиль как две капли воды. Зато пожар не страшен.
Рождество — это мерцание свечей в окнах, заснеженные улицы и крыши, белые шапочки на бидонах молочника, словно взбунтовавшаяся сметана. Рождество — это когда деревья выглядят, как на праздничных открытках, а от открыток веет холодом — так хороши на них деревья и дома в снегу. Это дамские ботиночки, оставляющие снежные следы на ступеньках, и утреннее шарканье лопаты дядюшки Яна. Рождество — это запахи. Уютный запах тепла от горячих батарей и несравненно более богатый и уютный — от холодных звонких поленьев, пылающих в печках с треском и искрами наподобие настоящего фейерверка. И, наконец, торжествующий аромат, заполняющий весь дом — ему мало черной лестницы: в каждой квартире пекут пфефферкухен — аппетитные коричневые медовые пряники с перцем, имбирем и бог знает
Плита у тетушки Лаймы давно нагрелась, а сама она все еще старательно раскатывает изнывающее коричневое тесто. Потом складывает готовые пряники на большое блюдо, а часть — на отдельную тарелку, и вот уже поднимается по лестнице с этой тарелкой, накрытой льняной салфеткой, однако даже самый плотный лен не утаит аромата пфефферкухен. В шестой квартире никого нет, и дворничиха оставляет пряники на кухне.
Господин Гортынский зашел поблагодарить. Тетушка Лайма замечает вдруг у него седину на висках, а ведь молодой совсем!.. Ничего не изменилось, разве что на конце фамилии князя прибавилась буква «с» — он получил гражданство; из-за добавленной буквы кажется, что фамилия завивается, словно дамский локон, выбившийся из-под шляпки. Незаметно переменились прически: дамы теперь делают перманент, от этого шляпки потеснились к макушке — и вбок. Одеваются тоже иначе. Юбки стали длиннее, зато в моду вошли короткие пелерины. Мужские шляпы… Да только ли мода поменялась, и стоит ли она серьезного обсуждения?
Промелькнуло очередное Рождество. За февральскими вьюгами нет-нет, да и весеннее солнышко о себе заявит, а это значит: капель, лед по утрам у самого крыльца. Просто посыпать песком — нет, это не дело, здесь работа для лома и лопаты, а потом уже песок.
Лето приносит свои праздники: например, 24 июня — Янов День. С утра дворник получает «именинный» конверт от господина Мартина, а после обеда наденет венок из дубовых листьев: такова уж традиция. Приедет с хутора брат Густав, привезет домашнего пива — это тоже традиция. Молодежь устремляется на взморье. Самая короткая ночь в году бесконечна, как молодость. Вдоль всего берега ярко горят бочки со смолой, и трудно поверить, что это ночь. Море темное и блестящее, как плащ под дождем. Многие приходят в национальных костюмах и все без исключения — в венках. Яны — именинники, и сегодня многие хотят называться этим именем…
Если уж говорить об именинах, то господин Мартин сделал себе отменный подарок. 11 октября к дому подкатил сияющий автомобиль, из которого выпрыгнул не менее сияющий именинник, и дворник поспешил к воротам. Машина звалась красиво, как женщина: «Олимпия». Во дворе был гараж, о наличии которого никто не задумывался, поскольку в нем не было до сегодняшнего дня ни малейшей надобности. Гараж занимал глубокую нишу прямо в каменной стене; счастливый именинник вкатил машину внутрь ловко, как шар в лузу.
Тетушка Лайма в этот день всегда покупала и ставила в привратницкой букет некрупных хризантем, они так и называются: «Мартиновы розы». А сегодня двери открывались и закрывались чаще, чем обычно, и представители мужской половины жильцов обменивались оживленными репликами. Совсем как год назад, когда они лихорадочно шуршали газетными страницами, часто произнося слова «сейм» и «президент»; сегодня слышались только «опель» и «Олимпия».
Как, уже 36-й год? Неужели так быстро пролетели годы? И если так, то как можно было этого не заметить? Ну да: прически… Да не только же прически — многое меняется! Чья это нянька тащит детскую коляску — из дантистовой квартиры или с верхнего этажа, где живут офицер с женой? Время не ждет: судя по форме, его повысили в звании, чего нельзя сказать о дантисте. В остальном же судьба к этим двоим одинаково благосклонна, ибо каждый стал отцом горластого мальчугана. Что характерно, младенцы заявляли о себе в разное время дня, но так настойчиво, что никто уже не замечал лая пуделя. Да и самого пуделя тоже, что не удивительно. Не выдержав вокальной конкуренции (или по какой-то другой причине), пудель однажды захлебнулся лаем, потом заполз глубоко под хозяйскую кровать — и больше не выполз. Сенбернар жив и в полном здравии, но отчего-то оба они — и хозяин, и пес — чувствуют себя несколько виновато, когда идут мимо квартиры, где так громко жил пудель.
Обе молодые мамаши, Ирма и Лариса, теперь заняты еще больше и подолгу жалуются друг другу на нянек. Младенцы делают все, что полагается делать по их возрастному статусу: азартно прыгают на руках у нянек, грызут яркие игрушки и неуклюже встают на непривычные ножки. Няньки часто меняются; в то же время, если поменять местами детишек, вряд ли кто-нибудь это заметил бы. Они в одинаковых чепчиках и таких же платьицах, и то и другое нежно-голубого цвета; даже погремушки очень похожи. Один младенец, впрочем, долго кряхтит, прежде чем заплакать, а другой заливается криком без предупреждения, вот и вся разница. Одним словом, самые обыкновенные младенцы, каких в городе без числа. В последнее время все больше рождаются мальчики. Старые люди качают головами: к войне. Это звучит нелепо: с кем воевать-то? Тем более что три года назад с большевиками был заключен договор о ненападении, а больше и опасаться-то некого. Да стоит ли бояться большевиков, разве у Советской России других дел нет, как нападать на маленькую мирную республику? А что мальчики рождаются, так это правильно: больше женихов будет.