Когда уходит земной полубог
Шрифт:
— Ни Россия не хочет воевать с Австрией, ни Австрия с Россией! — подчеркнул Толстой. — У нас ещё на руках война со Швецией, а у вас война с турками, да и с Гришкой, насколько я наслышан в Вене, дело идёт к тому же. Посему никто ни в Петербурге, ни в Вене, окромя царевича, не хочет разрушить нашу старинную дружбу! — открыто начал беседу Пётр Андреевич, рассчитывая на ответную солдатскую прямоту старого воина. И не ошибся.
При одном упоминании имени царевича Даун досадливо махнул рукой, словно отгоняя беспокойную муху:
— Не понимаю, отчего отец с сыном напрямую не разрешат свои споры? И почему при этом должны страдать интересы наших государств? У меня, к примеру, полно хлопот из-за беспокойного Альберони, испанский флот не сегодня-завтра выйдет в море и возьмёт курс на Неаполь, а я, вместо того чтобы готовить неприятелю твёрдый отпор, должен ублажать высокого, но непрошеного гостя! — Даун с искренним негодованием воздел руки. — И о чём они там думают в Вене?
Пётр Андреевич тонко улыбнулся в ответ и поделился своими венскими впечатлениями:
— Граф Зинцендорф и принц Евгений схожи в своих мнениях с вами, что прямые интересы империи прежде всего. А вот вице-канцлер Шенборн — сплошное лукавство!
Толстой хорошо знал, что между вице-канцлером и вице-роем давно уже пробежала чёрная кошка, и не ошибся в своём расчёте: Даун взорвался как бочка с порохом!
— Этот интриган Шенборн всегда лезет туда, куда никто не просит! Ни разу за всю свою жизнь не держал в руках шпагу, а хочет втянуть нас в войну с таким могущественным государем, как царь Пётр! Он словно и не слышал никогда о виктории царя под Полтавой! Но мыто, военные, доннер-веттер, все знаем об этой битве. Недаром принц Евгений, первый полководец империи, хочет разрешить дело царевича полюбовно!
Принц Евгений Савойский был для генерала Дауна не только военным министром, но и живым символом армии Габсбургов.
— Того же мнения и граф Зинцендорф! А ведь он — канцлер империи, в то время как Шенборн — лишь его помощник! — тонко улыбаясь, заметил Толстой.
— Скверный помощник! — сердито буркнул вице-рой.
Пётр Андреевич развёл руками, безмолвно соглашаясь с рассердившимся генералом. А затем, как бы взбодрясь, продолжал свою мысль:
— Не кто иной, как сам ваш канцлер, позволил мне и капитану Румянцеву прибыть в Неаполь и уговорить царевича полюбовно отдаться на милость и прощение отца! Истинно, генерал, ваш канцлер мыслит по-государственному... Он обещал мне обязательно переговорить с императором на предмет выдачи нам царевича. Не пришло ли вам о том письмо от его величества? — спросил Толстой напрямую.
Но генерал Даун отрицательно покачал головой: из Вены не было пока никакого приказа императора. Зато во всём прочем вице-рой готов был оказать Толстому всевозможные услуги. Он согласился даже предоставить для повторной встречи Толстого с царевичем королевский дворец в Неаполе.
— Поскольку ваш царевич — лицо беглое, я прямого разговора с ним не веду, а все дела решаю через своего секретаря Вейнгардта. Вот он и посодействует вашей новой беседе с царевичем! — любезно разъяснил вице-рой и вызвал своего секретаря.
Явился аккуратненький и бледненький немчик, в маленьком паричке и тёмном платье. Он удивительно походил на своего прямого венского начальника господина Кейля и в любом случае был столь же ловок и обходителен в манерах. Толстой распознавал таких чиновничков с полуслова и сразу определял им цену. Этого он, зная его влияние на царевича, оценил в полтораста золотых и сразу легко и просто договорился о встрече. Тем же вечером Пётр Андреевич пил превосходное кьянти во дворцовом флигеле, где проживал секретарь.
— Так, значит, секретарь Кейль ваш-старый знакомец по Вене? — в какой уже раз переспрашивал осторожный Вейнгардт.
— Более того, господин докладчик Тайной канцелярии — мой прямой друг и обещал мне, что вы окажете мне полную поддержку. Само собой, за хороший бакшиш! — Пётр Андреевич плутовски улыбнулся Вейнгардту. Само слово «бакшиш» вызвало у него сладкие воспоминания о Стамбуле, где бакшиш от Толстого брал сам великий визирь. А тут какая-то канцелярская крыса... конечно, возьмёт! И не ошибся, господину Вейнгардту тоже было знакомо это сладкое слово «бакшиш»!
Прежде чем приступить к отнюдь не монашеской трапезе, царский посланец преподнёс секретарю небольшой презент: два бочонка с красной и чёрной икрой, доставленных из Архангельска купеческим домом Гваскони. А неаполитанскую серенаду для господина Вейнгардта сыграли сто шестьдесят золотых червонцев, высыпанных Толстым из заветного мешочка прямо на украшенный цветами пышный стол.
— Государь обещал ещё столько же в случае успеха нашего общего предприятия! — Толстой был сама любезность.: — Сумейте только убедить царевича, что ему нечего надеяться на помощь цесаря, и отставьте от него девку Ефросинью. Вижу, он и паса без оной быть не может! — Пётр Андреевич весело рассмеялся.
— Сделаю всё, что могу, ради такого нежданного гостя! — очень серьёзно пообещал аккуратный австриец.
И скоро оказалось, что сделать он может немало. Пользуясь тем, что все связи царевича с вице-роем шли через него, Вейнгардт на другой же день ловко намекнул Алексею, что цесарь ему сейчас ничем не может помочь, потому и допустил московитов в Неаполь. В любом случае воевать с великим Петром из-за царевича империя не будет.
— Но ведь граф Шенборн обещал мне поддержку и защиту! — Возбуждённый царевич забегал по мрачной парадной зале замка, где, несмотря на то что в саду ещё царило бабье лето, было сыро и холодно, как в погребе.
— Граф Шенборн, при всём моём почтении к нему, — только винтик в государственной машине империи. Направляет же общее движение только сам император! — вслух заявил Вейнгардт, а про себя подумал: «И мы, чиновники! Я и господин Кейль!»
— Но ведь цесарь — мой свояк, императрица — моя прямая родственница, сестра моей покойной Софьи-Шарлотты! — От бессонных ночей (а после приезда Толстого царевич почти не спал) глаза у Алексея были красные и слезились. Чтобы хоть как-то заснуть, царевич каждый вечер глушил водку, благо, стараниями Румянцева, целая бочка зелёного змия была доставлена знакомцу повару в замок. Вот и сейчас, поутру, от царевича несло таким перегаром, что чистоплюй Вейнгардт поспешил достать надушенный платочек с вышитой монограммой и прикрыл свой породистый нос. Ему удалось звонко чихнуть, и все раздражающие запахи отлетели вместе с тем чихом. Вейнгардт повеселел и бодро согласился с царевичем: никто и не возражает, что император и его жена царевичу свойственники, но, с другой стороны, без разрешения того же цесаря Толстой и этот силач капитан навряд ли посмели бы так открыто явиться в Неаполь.