Когда уходит земной полубог
Шрифт:
— Как там поживает эта великая шельма, банкир Джон Лоу? — сразу спросил Матвеев, словно они только вчера расстались с Василием Лукичом на улице Кенкампуа, где находился банк Лоу.
— О, бумажные деньги после реформы Лоу ходят во Франции по курсу звонкой монеты. А его компания южных морей приносит огромные прибыли своим акционерам.
— Как бы эта компания не стала компанией мыльных пузырей! — желчно засмеялся Матвеев.
— Не говорите, сударь, не говорите! — беспечно отмахнулся Василий Лукич. — Сразу по приезде я был у государя, и он сказал, что даст Джону Лоу княжеский титул, ежели тот проведёт у нас такую же реформу, какая удалась во Франции.
— Вот как?
— Да, да, княжеский титул и место управляющего в Персидской компании, которую намерен создать государь. Так что Джона Лоу ценят и в Москве!
— Ну, а какие вы ещё привезли парижские новости? — полюбопытствовал старший Голицын.
Василий Лукич помялся, но затем, оглядев собравшихся, то ли решил, что тут со всеми можно быть откровенным, то ли по своей неистребимой привычке показать себя всезнайкой, бросил небрежно:
— У регента Франции герцога Орлеанского был один план, которым он поделился со мной и нашим резидентом Кононом Зотовым, — выдать свою дочь замуж за нашего беспутного беглеца-царевича.
— Да ну! — ахнули простодушные военные.
Василий Лукич в ответ только зубы оскалил:
— Вот вам и ну! Само собой, как спрознали там про беглого царевича и про девку Ефросинью, сразу все разговоры о том браке прекратили. Словом, осрамился ваш любимец на всю Европу!
Василий Лукич обращался прямо к своему сродственнику, зная о его связях с царевичем.
— Почему же он только мой любимец? Царевича все тут знают! — Красное от мороза лицо генерала так налилось кровью, что казалось, рачьи глаза вот-вот выскочат.
Но хозяин прекратил спор Долгоруких, пригласив дорогих гостей откушать с дороги. Был малый пост, и потому стол был рыбный.
Среди холодных яств рядком со стыдливо краснею-, щей сёмужкой отливала желтизной осетрина, солёные ядрёные рыжики так и просились под настоянную на рябине водку. Борис Петрович намазал тминный хлеб (к оному привык ещё в Риге, которую фельдмаршал взял после трудной и долгой осады) вологодским маслицем, зачерпнул ложкой красной икорки, не преминул затем взять и чёрной икорки и изготовился к сражению с Бахусом.
Первую чарку осушили как люди государственной службы за здравие государя Петра Алексеевича. А патом разговор пошёл резкий и непривычный, и начал его, как ни странно, генерал Василий Владимирович Долгорукий, который, как всем было ведомо, до того ни в какую большую политику не мешался.
— Ну а вторую чарку я знаю, за чьё здоровье выпью! — Твёрдой рукой генерал поднял серебряную чарочку, но, прежде чем осушить, попросил князя Дмитрия удалить слуг.
По знаку хозяина лакеи удалились, и Василий Владимирович с генеральской простотой рубанул:
— За здравие государя-наследника!
За столом точно тихий ангел пролетел. Всем было ведомо, что вызваны-то они в Москву именно для суда над беглым царевичем и пить сейчас за его здравие — верный путь в застенок Преображенского приказа. Посему гости дружно воззрились на хозяина. Что он скажет? Дмитрий Михайлович перехватил эти обращённые к нему взгляды, улыбнулся тонко:
— Вы хотели, генерал, видать, поднять чарку не за одного наследника, а за всех наследников царских!
— Он так и хотел! — тотчас поддержал хозяина Василий Лукич, негодуя на своего сродственника, забывшего о всякой дипломатии.
Посол поспешил осушить чарку, остальные последовали за ним. Сердито крякнув, выпил и простодушный вони. Деваться некуда — наследников у государя ныне и впрямь несколько; Помимо Алексея, у Петра I имелся сынок-малолетка от Екатерины, да ещё внук Пётр от беглеца-царевича. Словом, мужская ветвь дома Романовых казалась, как никогда, прочной.
И всё же нового скользкого разговора о царевиче взбежать не удалось. После второй горячей перемены блюд, когда гости отведали чёрной ухи с гвоздикою и удалились в княжеский кабинет пить на новый манер кофе с ромом, речь о беглом царевиче нежданно повёл самый старший по чину и по возрасту гость. Борис Петрович раскраснелся, после горячей как огонь ушицы, с позволения хозяина снял с себя Андреевскую голубую ленту, обтягивающую дородный живот, расстегнул армейский зелёный полукафтан, отхлебнул крепчайшего яванского кофе (Дмитрий Михайлович получал его из самого Стамбула через старых знакомых) и сказал вдруг решительно и не без укора:
— Нет, судари мои! Служить царю» — есть должность! Исполнять требования неутомимого государя, проливать Кровь за царя и отечество — мой долг! Но судить царскую кровь? Увольте! Я рождён служить моему государю, а не детей его судить!
— Вот, вот и я о том хотел молвить! — снова загорячился и бравый преображенец.
Хозяин подошёл меж тем к книжным шкафам, главному украшению своего кабинета, бережно раздвинул толстые корешки книг с золотым тиснением, достал какой-то древний фолиант, развернул его и сразу нашёл нужное место, — видать, часто держал в руках эту книгу. Затем Голицын обернулся к гостям, сидевшим в креслах, и сказал негромко, но внятно:
— Да не в царевиче вся загвоздка, други мои, а в том, что со времён царя Иоанна Грозного николи не было у нас такого самовластного правления, как ныне! Оттого, чаю, и все наши беды!
— Но государь хочет, закончив войну, перейти и к внутреннему устройству государства: извести взятки и мздоимства, хищения и притеснения со стороны крапивного племени. Для того ведь и учредили должность генерал-прокурора! — вскинулся было Михайло Голицын.
— И назначили генерал-прокурором Пашку Ягужинского, мошенника почище Меншикова! — рассмеялся Василий Лукич, который, оказывается, внимательно наблюдал из далёкого Парижа за всеми перемещениями вокруг царского трона в Санкт-Петербурге.
— В том-то и дело, Миша, что государю одному не вытянуть такой воз, как Россия. Вот слушай, что знаменитый учёный серб Юрий Крижанич пишет в труде «О крутом владении», — растолковывал старый Голицын своему брату.
— Да не тот ли это учёный серб, что приезжал в Москву при Алексее Михайловиче Тишайшем, да не задержался в ней — изжили его московские немцы?
— Он самый, Борис Петрович, он самый. А я у его ученика Марка Мартиновича в Далмации науку проходил! — любезно разъяснил хозяин.