Когда уходит земной полубог
Шрифт:
«Ничего не скажешь! Мужик он и сейчас ещё отменный, а тогда был горяч как жеребец-трёхлетка!» Луиза даже глаза прикрыла от возбуждения, вспомнив ту первую ночь со своим постояльцем.
Денег он, конечно, ей не вернул, но предложил свои услуги. И весь тот чумной год Рейнгольд ночевал в её спальне.
Только в июле 1710 года шведы наконец сдались (об этом давно молились все рижане) и в город вступили русские. Вопреки россказням о бесчинствах московитов, русские солдаты не бесчестили ни жён, ни девушек, а их офицеры были отменно вежливы. В войске Шереметева порядок был строгий.
Рейнгольд исчез из дома Луизы, не заплатив по векселям, а его место занял статный русский бригадир Лука Степанович Чириков. От оного бригадира Луиза и заимела первые навыки русского языка.
— Что за чин «бригадир»? А чёрт его знает — ещё не генерал, но уже не полковник! — громогласно захохотал её новый постоялец, когда она спросила Степаныча в постели о его чине.
Но так или иначе определён был её бригадир фельдмаршалом Шереметевым в коменданты Риги, и Луиза зажила с ним безбедно.
Степаныч был человек широкий, добрый и денег, коли у него были, не жалел. Луиза даже подумывала о том, не оженить ли его на себе, да вот незадача: в Москве у бригадира была жена и дети. И жёнка коменданта, узнав, что её Лука, почитай, всей Ригой правит, поспешила к своему мужу. Пришлось расстаться с выгодным постояльцем.
Времена для Луизы настали самые чёрные. Хорошо, ещё, что отцов дом уцелел, и Луиза жила, сдавая внаём комнаты небогатым чиновникам в пасторам. А натура требовала иной, роскошной, жизни. И вот, спроведав от случайных знакомых, что Рейнгольд выгодно устроился в Петербурге при дворе жены наследника, Луиза захватила просроченные векселя Левенвольда в поспешила в новую столицу.
Левенвольд и здесь денег ей не отдал, но совершил нечто большее: пристроил Луизу камер-фрау к принцессе Софии-Шарлотте.
Должность была выгодная — ведать гардеробом принцессы. Одна беда: жена наследника скоро скончалась. Но Луиза успела переменить фронт — ещё до кончины Софии-Шарлотты она подружилась со старшей камер-фрау царицы госпожой Крамер и передавала через неё все новости о малом дворе Екатерине.
Новости были нужные и забавные: к примеру, Луиза с неудовольствием выдала любовные связи Рейнгольда с женой наследника. И после нежданной кончины Софии-Шарлотты место она не потеряла, а была взята младшей камер-фрау к самой царице.
Здесь она скоро выдвинулась, поскольку отличалась удивительной пронырливостью и ведала о всех придворных амурах. А Екатерина любила почесать язычок не менее своей камеристки. К тому же обе они были землячки-лифляндки и обе хорошо знали мужчин. Неудивительно, что Луиза скоро стала такой же доверенной камер-фрау, как и госпожа Крамер, и обе камеристки заимели при дворе царицы великую силу.
Одно было плохо: годы летели, а подходящего женишка всё не было. После нескольких амуров Луиза «скоро убедилась, что у неё нет никаких шансов породниться с русской знатью — кто из них возьмёт за себя безродную девку. Тогда она спустилась пониже и затеяла любовные шансы с царскими денщиками. Особенно был хорош этот бычина Орлов, перед которым ни одна фрейлинская девка устоять не могла. Но он её скоро бросил, польстившись на прелести девицы Гамильтон. Оная Гамильтонша своё собственное дитя от Орлова удавила, а тельце тайно выбросила. Но Луиза проследила детоубийцу и раскрыла тайну. Гамильтоншу казнили, а Орлова послали в солдаты. Луиза торжествовала: отомстила изменщику! Но когда оглянулась вокруг, увидела, что подле неё один женишок на примете и остался: персонных дел мастер Никита Корнев. Конечно, не великого полёта птица, но всё же по придворному штату чин его самим царём приравнен к чину полковника: Да и брат его Роман — полковник — женат на богатой новгородской купчихе. У самого Никиты подворье в Москве, да и в Петербурге Пётр обещал художнику дать дом из казны. Было также известно, что государь высоко ценил Никиту и не только поручил ему писать свою персону, но и приказал всем вельможам заказывать свои портреты у этого мастера.
С художником Луиза познакомилась, ещё когда он возвращался в Санкт-Петербург из-за границы через Ригу. Она как раз приехала тогда в отцовский дом собрать деньги с постояльцев и на ассамблее у коменданта встретила мастера.
— Вот познакомься, Лиза, с нашей знаменитостью, Никитой Корневым. Учился во Флоренции и Париже, самого государя писал. А я, представь себе, служил ещё с его братом, бились вместе со шведом под Минском и на Украине! — Лука Степанович Чириков по-прежнему хохотал оглушительным басом, показывая свои крепкие, сахарные зубы.
— Наслышана о ваших успехах, господин персонных дел мастер! Моя государыня хотела бы иметь свой портрет вашей работы! — Луиза в разговоре всегда старательно подчёркивала свою близость к царице — как-никак она знала всё её нижнее бельё.
Но на Никиту эта близость, похоже, не произвела никакого впечатления. Он только улыбнулся в пшеничные усы и, глядя на белокурую красотку камеристку, предложил: «Хотите, я напишу ваш портрет, сударыня!»
Луизе, само собой, польстило, что прежде портрета царицы будет написан её портрет, и она тут же согласилась позировать. В Риге художник задержался на неделю и каждый день бывал в её доме.
В этом бархатном берете, с кистью в руке он был так не похож на обычное окружение Луизы; гвардейских сержантов и придворных щёголей.
«Да и как любовник, должно, хорош, в самом соку мужской силы!» — намётанным взглядом оценила она крепкую стать мастера. И после сеанса сама взяла его нервную белую руку, поманила в спальню.
Портрет заканчивали уже в Петербурге.
Так началась их амурная связь, которая продолжалась уже более года. Но о браке на этой перезрелой красотке Никита, признаться, и не думал.
А впрочем, после того как рухнула во Флоренции его великая любовь с Мари Голицыной, ему было как-то всё равно. Женился вот его брат Ромка на вдове-купчихе, отчего и ему на вдовушке не жениться? Ведь уже за тридцать, пора и остепениться. Да и сватья великая — сама царица.
Екатерина обещание своё верной камеристке выполнила: переговорила и с Никитой, и с самим царём.
Пётр поощрял браки среди своего окружения на иноземках, может, оттого, что сам был женат на лифляндке. По подсказке Екатерины он подарил Никите дом на Фонтанке, обещался и сам быть на свадьбе.
Екатерина порылась среди своих нарядов, собрала для камеристки приданое — даже пожертвовала ей ожерелье, не из дорогих.
И вот в осенний день к особняку покойного доктора Арескина подлетел свадебный поезд, из придворной катеты вышла сама царица и её камеристка в белом подвенечном платье. Следом вышагивал жених и его брат Роман Корнев.
Дуняша, глядя на них через окно, ещё раз поразилась, как непохожи братья: Никита, русоголовый рослый молодец с пшеничными усами, всегда покоен и ровен, а её Ромка подвижен как ртуть, и хотя и уступает брату в росте, зато, пожалуй, превосходит в силе. «Руки-то у моего полковника железные!» — улыбнулась Дуняша мужу, встретившись с ним любовным взглядом. Затем поспешила на крыльцо встречать царицу с почётом.