Когда уходит земной полубог
Шрифт:
Никита успел отметить все эти перемены: и задумчивость Петра, и его решимость, и нарастающий гнев.
Здесь в царский кабинет постучали и на пороге, к крайнему изумлению Никиты, вырос младший сынок тётки Глафиры, Алексашка, в новенькой форме морского офицера. Никита знал уже от Романа, что Александр служил поначалу лекарем в его полку, откуда перешёл после Гангута на корабельную службу. Но сейчас он едва распознал в этом статном черноусом офицере того самого мальчонку, который с восторгом внимал в Новгороде его рассказу об избавлении от шведского полона.
— Лейтенант Михеев, господин вице-адмирал! (Пётр требовал, чтобы его на флоте именовали по чину). С реляцией от капитана Наума Сенявина! — бодро отрапортовал царю Алексашка.
Пётр нетерпеливо разорвал пакет и быстро пробежал глазами всё донесение. Лицо его вдруг стало радостным и открытым.
— Нет, ты послушай, мастер, что пишет Сенявин! — За неимением военных Пётр обратился к своему живописцу и с воодушевлением прочёл строки из донесения: — «24 мая в 3 часа утра два наших корабля на траверзе острова Эзель повстречали три шведских судна. Шведы стали уходить, тогда мы, не дожидаясь сикурса, погнались за неприятелем, настигли оного и после жестокого огневого боя, коий длился с 5 до 9 вечера, полонили всю шведскую эскадру». И подписи: «Капитаны Сенявин и Зотов».
— Так всё и было, молодец? — Пётр повернулся к отошедшему к порогу Алексашке.
— Полная виктория, господин вице-адмирал! — Алексашка тоже не мог сдержать своей радости. — Пленён пятидесятидвухпушечный линейный корабль «Вахмейстер», взяты тридцатидвухпушечный фрегат «Карлус Кронвайнен» и двенадцатипушечная бригантина «Берн-Крдус». Капитану Сенявину отдал шпагу шведский комкан до р Врангель, сдались одиннадцать его офицеров и триста семьдесят шесть матросов! — По тому как Алексашка безошибочно называл шведские корабли, понятно было, что он видел сражение своими глазами.
— Хвалю! По-гангутски дрались! — Пётр поднялся из-за стола во весь свой огромный рост, поманил к себе Алексашку, обнял и поцеловал его в лоб. — Вот они, сыта отечества, каковы! — снова обратился Пётр к художничку. — Не с меня, с них надо портреты писать!
— Да он, никак, поранен? — встревожился Никита, Еридев, что левая ладонь у родственника перевязана.
— Где ж это ты так, братец? Чаю, при абордаже? — просил Пётр.
Алексашка вдруг мучительно покраснел и не стал жрать, сознался:
— Ведь я, государь, не воин, а корабельный лекарь. Ну вот, как резал одному матросику ногу и себе руку радел.
— Резал ногу — отрезал руку! Узнаю лекарей! — расхохотался Пётр. Но затем уже спросил озабочен так — А велики ли потери?
— Три офицера и шесть наших матросов убиты! Двести раненых. Всех раненых я доставил в госпиталь. — Алексашка помялся и добавил: — И раненых шведов прихватил!
— А вот за это молодец, хвалю тебя наособицу! После боя надо быть милостивым к неприятелю... — Порывшись в ящике стола, Пётр извлёк заветную шкатулочку р отсчитал сто золотых. — Это тебе на вспоможение для раненых — и нашим, и шведам! Да и списки павших в рою воинов мне перешли, надобно дать вспоможение их семьям! — и, обернувшись к взошедшему на башню задыхавшемуся генерал-адмиралу Апраксину, повелел: — На славную викторию у острова Эзель, Фёдор Матвеевич, прикажи выбить памятные золотые и серебряные медали и наградить ими всех участников этой баталии. Сенявина же за умелый манёвр и полную викторию над неприятелем представь в капитан-командоры. Чаю, достоин быть командором, коль неприятельского командора пленил! — И, не скрывая своего восхищения новой викторией, так увесисто хлопнул по плечу дородного Апраксина, что тот едва не присел. — Ну что, господин генерал-адмирал, хорошо наш линейный флот свою кампанию начал?! Так нам ли британской эскадры сэра Норриса бояться?! Немедля выступай с галерами на Аланды, а я отплыву в Ревель и оттуда приведу тебе в подмогу весь линейный флот.
Слово у Петра никогда не расходилось с делом, он тут же накинул зюйдвестку и готов был уже поспешать на рейд, когда вспомнил о художнике и сказал просто:
— Извини, мастер, ныне мне недосуг. Надобно англичан у Ревеля опередить. Но как вернусь — обязательно закончишь портрет! Пока же пиши вот этого героя-лекаря! — И он шутливо ткнул пальцем в сторону Алексашки. — Да присматривай, чтобы он опять себя не порезал! — Тяжёлые ботфорты царя гулко застучали по винтовой лестнице.
Они остались одни, и здесь Никита, улыбаясь в пшеничные усы, спросил Алексашку:
— Что, не узнаешь дядьку?
— Никита! — Через минуту двоюродные братья уже крепко обнялись друг с другом.
Когда закончились первые расспросы, Никита предложил:
— Вот что, братец! Коли персона моя сбежала, а тебе всё одно за лекарствами для раненых в Петербург путь править, едем ко мне гостевать. Недавно я от государя домишко под мастерскую в Адмиралтейской части в презент получил, вот и справим новоселье! Да и Романа пригласим — он из своих заграничных вояжей тоже вернулся.
О том, что презент ему сделал не царь, а государыня Екатерина Алексеевна, взяв с него твёрдое слово жениться на её камер-фрау, известной вертихвостке Лизке Маменс, художник умолчал. Впрочем, знать сие Алексашке было и ни к чему.
У ВРАТ СТОКГОЛЬМА
После нечаянной гибели Карла XII и казни его первого министра Генриха Герца переговоры на Аландах зашли в тупик. Ни новая королева Ульрика-Элеонора, ни её супруг, главнокомандующий шведской армией принц Гессен-Кассельский, и слышать не желали об уступке русским Лифляндии. Более того, они требовали возврата и Выборга, и Кексгольма, и Ревеля, словно со смертью короля одержали славную викторию. Над Аландами задули крепкие противные ветры. В таких обстоятельствах Пётр приказал Остерману отправиться в Стокгольм и предъявить шведам окончательные «Кондиции», которых Россия могла бы заключить мир со шведами. Поскольку по этим условиям Пётр возвращал Швеции только Финляндию, но оставлял за собой Выборг и Ижорскую землю, Эстляндию и Лифляндию, то шведская королева гордо отклонила «Кондиции». Нежданную отвагу и авантажность Ульрики-Элеоноры Остерман справедливо усматривал в упованиях шведов на английский флот, который, по слухам, уже снаряжался для похода на Балтику.
Пётр опередил англичан. Как только Остерман привёз гордый шведский отказ от «Кондиций», царь приказал генерал-адмиралу Апраксину выйти со всем галерным флотом на прямые подступы к Стокгольму.
Линейной эскадры шведов Апраксин мог более не опасаться. После славной виктории Наума Сенявина у острова Эзель шведский флот поспешил укрыться на базе в Карлскроне на юге Швеции и здесь поджидал английский сикурс. И у Гангута на сей раз русские галеры встретил не шведский, а русский линейный флот, приведённый Петром из Ревеля.
— Глянь, Фёдор Матвеевич, какую я тебе на подмогу силищу привёл! — С высоты капитанского мостика горделиво показал на шедшую в кильватер за флагманом эскадру в двадцать вымпелов. — Одних пушек на линейных судах более тысячи двухсот, да и захватит на самый дальний поход по Балтике.
— Жаль, не было у нас такой эскадры под Гангутом пять лет назад! — вырвалось у генерал-адмирала. — Как знать, тогда мы, может, не токмо одного Эреншильда, а самого шведского командующего, адмирала Ватранга в полон бы взяли?!