Когда уходит земной полубог
Шрифт:
Но Джефрис, прежде чем ответить, протянул руку к бутылке, плеснул себе ещё вина в бокал, сделал добрый глоток и выразительно покосился на молодого лорда.
— У меня нет секретов от этого джентльмена. Лорд Картерет скоро будет нашим новым послом в Швеции! — разъяснил министр.
«А я и сам не знал!» — удивился Картерет, но благоразумно промолчал, решив, что Порой молчание дороже золота.
— Что ж, милорды! — К немалому удивлению лорда, незнакомец стал вдруг обращаться с ними запанибрата. — Король Карл XII сыграл в ящик под безвестной норвежской крепостцой Фридрихсгаль!
— Конечно же пал в бою? — вырвалось у Картерета.
— Можно и так сказать, только боя там не было. А вот шальная пуля нашлась! — уклончиво и не без насмешки над лордом-молокососом заметил Джефрис.
— Бедный король-рыцарь! — поднял свой бокал министр. — Вечная ему память!
Когда помянули короля, Стэнгоп сказал уже серьёзно:
— Расскажите, как это случилось, Джефрис. И запомните ещё раз: от лорда Картерета у меня нет секретов.
— Извольте, ваша милость! — Джефрис пожал плечами, как бы удивляясь доверчивости министра. — Всем известно, что король Карл обожал музыку пуль и любил высовываться из апрошей! Тут-то его и настигла пуля, так что король свалился с бруствера прямо в траншею!
— И всё? — переспросил министр.
— Конечно, не без последствий, сэр! Шведская армия, как мы и ожидали, тотчас объявила новым главнокомандующим мужа младшей сестры короля Ульрики-Элеоноры гессенского принца Фридриха. А где армия, там и власть! Ульрика-Элеонора провозглашена ныне королевой Швеции, а муж стал её соправителем. В беседе со мной принц обещал, что переменит всю шведскую политику в отношении Англии. И в подтверждение слов принца ещё одна добрая новость: барон Герц арестован и отдан под суд. В Стокгольме последняя судомойка знает, что одноглазого голштинца ждёт топор палача! Думаю, пока я добирался до Англии, казнь уже и свершилась, сэр. Правильно говорят: сколько бы верёвочке ни виться... — Джефрис выразительно провёл рукой по шее.
— Ну а эта затея царя Петра — мирный конгресс на Аландах? Летит к чёрту? — поинтересовался Стэнгоп.
— Скорее всего! — пожал плечами Джефрис. — Правда, Ульрика-Элеонора побоялась сразу прервать переговоры — ведь народ в Швеции так жаждет мира!
— И всё же, мой друг, нам важно, чтобы шведы продолжали воевать с царём Петром, пока мы подберём им союзников — натравим на Россию императора, Польшу, турок! Чем дольше будет длиться эта война, тем прочнее будут наши позиции на Балтике! — хладнокровно разъяснял свою балтийскую политику Стэнгоп.
Картерет застенчиво покраснел и вдруг тоже предложил:
— А может, милорд, послать по весне на Аланды быстрый фрегат и захватить всех полномочных министров на конгрессе — и русских, и шведских?!
— Смело, мой друг! Вот что значит молодость — она и в дипломатии сметает все препоны! — одобрил министр. И, обращаясь к Джефрису, спросил: — Что скажешь на это, старина?
Но Джефрис, к удивлению Стэнгопа, лихую затею лорда не поддержал. И любезно разъяснил дипломатам:
— Новая королева и её муженёк сидят ещё на троне очень шатко. Первый же крепкий противный ветер их сдуть может. А меж тем на трон ещё один претендент есть. И самый законный — молодой герцог голштинский, Карл Фридрих, сынок старшей сестры Карла XII, и, выходит, его прямой племянник. У него немало сторонников и в риксдаге. Так что, милорд, — Джефрис обращался теперь прямо к Картерету, — можно, конечно, совершить тайный набег на Аланды и сорвать конгресс, но, боюсь, не вышло бы по русской поговорке: как аукнется, так и откликнется! На мой взгляд, лучше действовать тихой сапой, глянь, конгресс и расстроится окончательно! — Джефрис раздвинул в улыбке лягушачий рот и добавил: — Особенно когда на Балтике появится британская эскадра!
— А как на неё взглянет царь Пётр? — спросил Картерет. — Не дойдёт ли дело до войны?
— А вот за этим будет следить старина Джефрис, недаром он так сведущ в русских поговорках; Я досылаю вас резидентом в Петербург, Джефрис. И помните; мы должны там балансировать на острие ножа — ни мира, ни войны! За тем и наблюдайте в России! — приказал министр.
— Но, милорд, ведь я был в России в плену и меня там слишком хорошо знают! — пробовал было возражать Джефрис.
— Зато вы знаете русский язык! — Стэнгоп недаром слыл государственным мужем одной идеи Если ему что приходило в голову, его уже было невозможно остановить. — Отдохните в Лондоне недельку-другую, старина, — и в Петербург!
— Миссия будет тайной, милорд? — уныло осведомился Джефрис, которому никак не улыбалось спешить на русские морозы.
— Зачем же тайной, ведь у нас с Россией ещё нет войны! Явитесь к русскому двору открыто — и наблюдайте, слушайте, следите! И обо всём сразу доносите мне!
Когда Джефрис вышел, министр довольно рассмеялся и спросил Картерета:
— Каков молодец?
— Да уж, отпетый! — сорвалось у лорда.
— Такие мне и нужны! — серьёзно ответствовал Стэнгоп и принялся объяснять Картерету его задачу в Стокгольме. — Склоняйте шведов к скорому миру с Ганновером, Пруссией и Данией. Пусть Швеция пожертвует Померанией, Штеттином, Бременом и Верденом. Зато британский флот будет охранять её берега и вернёт шведам не только Финляндию, но Эстляндию и Лифляндию. И, главное, не жалейте денег на подкуп, Картерет! Помните, мало кто может устоять в нищей Швеции перед блеском нашего золота. А я верю в вас, милорд! — С тем напутствием Картерет и удалился от министра, а через несколько дней он был и впрямь назначен королём Георгом послом в Швецию.
В КРОНШТАДТЕ
В конце мая 1719 года Никита писал новый портрет государя. Пётр позировал ему на сей раз в доме коменданта на Котлин-острове. С подзорной башни, где для царя был устроен кабинет, хорошо были видны все морские подступы к острову и кронштадтская гавань, заполонённая десятками галер, скампавей и баркасов. Лилейная эскадра уже ушла в Ревель, и только два требующих починки стопушечных корабля высились меж лёгкими скампавеями, как великаны средь карликов.
Галерный флот тоже собирался в поход, и даже сюда, на верхи, долетал тысячный гомон людских голосов, скрежет подъёмных блоков, стук топоров.
Пётр сидел за столом и только изредка отрывался от бумаг, с удовольствием ловя солёный морской воздух, густо перемешанный с запахом смолы и свежих плотницких стружек. В Кронштадте был его второй дом, и здесь, на море, он чувствовал себя деятельнее всего.
Никите царь на сей раз не позировал, как неподвижная статуя, а просто дозволил созерцать себя за работой, своим привычным и нужным делом. С одной стороны, для художника заключалось в том известное неудобство, поскольку подвижное лицо Петра всё время менялось, а с другой стороны, он впервые видел царя не на Корабельной верфи или перед строем солдат, а сидящим в круглых голландских очках и с пером за обычным письменным столом. Хотя, ежели подумать, в этом не было ничего удивительного — так или иначе через руки царя проходило множество деловых бумаг великого государства и на всё требовалась царская резолюция.
Ныне Пётр получил письмо от своего последнего союзника, прусского короля Фридриха-Вильгельма, который предупреждал, что стараниями английского министра Стэнгопа супротив России составляется мощная коалиция. Впрочем, Петру и самому было ведомо, что ещё в январе английский король Георг I, император Карл VI и вдругорядь предавший его союзничек, король польский Август, заключили меж собой некий сговор супротив России.
Новоявленные конфиденты сразу потребовали, чтобы Пётр не только вывел войска из Мекленбурга и Польши (что он, кстати, ещё до этого сделал), но и принял мир на подневольных условиях, возвратив Швеции, кроме Финляндии, ещё и Эстляндию с Ревелем, Лифляндию с Ригой и Выборг с дистриктом. За земли же отчич и дедич, Ингрию и Карелию, потребно было уплатить Фведам знатный выкуп. Крепко надеясь на новоявленных конфидентов и ожидая британскую эскадру, кабинет королевы Ульрики-Элеоноры завёл переговоры на Адандах в тупик. «Что ж, придётся снова поступать со шведом по-неприятельски!» — вздохнул Пётр. И кратко отписал прусскому королю: «Никакого другого пути, кроме твёрдости, ныне я не вижу, через который бы мы почётный мир со Швецией получить могли!» Затем подумал, вспомнил об угрозе появления на Балтике английского флота и добавил не без раздражения на явную трусоватость своего прусского союзника: «Ежели б я инако поступал и при многих зело опасных случаях одними угрозами дал себя устрашить, то я б того не достиг, что ныне чрез Божию помощь явно имею».