Когда умирают слоны
Шрифт:
Дронго подумал, что нужно заснуть, и заснул, заставив себя успокоиться, уже не думая о завтрашнем дне.
В восемь часов утра он открыл глаза, чтобы успеть принять душ, выпить чашку чая, съесть кусочек сулугуни, переодеться, проверить оружие, стерев масляные пятна с его рукоятки и с обоймы. Даже успел перекинуться парой фраз с опухшим от бессонницы дежурным, который ждал, когда его наконец-то сменят.
В девять часов в дом вошла Тамара. Почему-то Дронго был уверен, что приедет именно она. Может, потому, что Нодару было невыгодно посвящать в тайну приезда его гостя других сотрудников отдела. Тамара была в темном брючном костюме. Она достала сигареты, как только вошла.
– Дурная манера, – пробормотал Дронго вместо приветствия, – начинаешь утро с сигарет. У тебя пожелтеют зубы и выпадут волосы.
– Насколько я помню, ты никогда не курил, – парировала она, скрывая улыбку, – но после нашей последней встречи семь лет назад твоя прическа сильно поредела.
– Верно, – признал он, – но именно потому, что я слишком много бываю в компаниях курящих женщин.
Тамара потушила сигарету и только потом рассмеялась.
– Нодар прислал меня за тобой, приказав никуда не выпускать. Мы едем к дому Гургенидзе и возвращаемся обратно, никуда не заезжая. Только на таких условиях тебе разрешено поговорить с членами семьи погибшего генерала.
– Договорились, – согласился Дронго. – Надеюсь, он тебя не уполномочил надеть на меня наручники.
– Пока нет, – произнесла она достаточно серьезным тоном.
Когда они выходили, молодой охранник, дежуривший ночью, посмотрел им вслед и печально кивнул головой, словно прощаясь. Мераб пожал руку Дронго и, ничего не сказав, скрылся на кухне.
– Ты собрал свои вещи? – спросила Тамара, усаживаясь рядом с водителем. Дронго расположился сзади около мужчины его комплекции, высокого роста с мощным торсом, как у борца.
– У меня не так много вещей, чтобы их собирать, – ответил Дронго. – Кажется, Мераб догадывается о моем отъезде.
– Он чувствует, когда гости должны уезжать, – равнодушно заметила Тамара.
Автомобиль направился в центр города. Дронго подумал, что в прежние времена на улицах Тбилиси было гораздо больше веселых и громко говорящих людей. А теперь его словно потушили. И не только в энергетическом смысле. За долгие годы люди привыкли и к отсутствию света, газа, горячей воды. Главное – исчезло то карнавальное настроение, которое так отличало этот полифоничный город от всех остальных. Исчезли шумные застолья, не стало горделивых мужчин, гордо разгуливающих в праздности по проспекту Руставели, красивых женщин, сводивших с ума своих кавалеров…
«Цена независимости, – мрачно думал Дронго, глядя из окна автомобиля. – Этот народ был всегда на особом положении и в царской России, и в Советском Союзе. Грузинские дворяне были уравнены в правах с российским дворянством. Царская фамилия Багратионов породнилась с Романовыми. На протяжении двух веков, находясь в составе мощной империи, небольшой народ мог не только гарантированно развиваться, не опасаясь уничтожения, но и создавать целые пласты выдающейся культуры – в кинематографии, театре, литературе, искусстве. И вот какой результат в начале двадцать первого века! Огромная, могучая страна превратилась в феодально-раздробленные княжества со своими удельными баронами, не подчиняющимися центральной власти. Но не слишком ли высока цена независимости, если народ лишается своей культуры, сдает завоеванные позиции во всех областях, если деятели культуры эмигрируют в другие страны, а основная часть населения живет в нищете? Не слишком ли высока цена независимости, когда в такой стране не хотят жить сотни тысяч молодых людей и ищут любой способ и любую возможность куда-то отсюда уехать?»
Он взглянул на сидевшего рядом громилу. Тот дремал, не обращая на него внимания.
Конечно, каждый народ должен иметь право на независимость, продолжил рассуждать Дронго, но и точно так же он должен иметь право на счастье. Неужели вот такая страна, с высочайшим уровнем коррупции, воровства, клановости, была идеалом грузинских диссидентов? Неужели страна, стремительно теряющая свои культурные завоевания, в которой разваливается кинематограф, умирает литература, гибнет театр, может считаться образцом развития человеческой цивилизации в двадцать первом веке? Ну что получили три закавказские республики в результате распада СССР? Войны, смерть тысяч людей, эмиграцию десятков и сотен тысяч своих граждан, нищету, ужасающую коррупцию и самое главное – полное отсутствие всякой надежды на будущее. Теперь трем закавказским республикам понадобится еще лет пятьдесят, чтобы при идеальных обстоятельствах развития вернуться к началу восьмидесятых годов прошлого века. Неужели такова цена независимости?
А кто сможет гарантировать идеальные условия? В Армении уже успели сменить нескольких руководителей, пристрелить в здании парламента спикера и премьер-министра страны. Грузия распадается – Абхазия, Осетия, Аджария по существу давно стали независимыми анклавами. Или взять Азербайджан, где в результате различных переворотов за короткий срок сменилось три президента и все население с ужасом и отчаянием понимает, что после смерти действующего президента неизбежен, во всяком случае вполне вероятен, следующий переворот. Сотни тысяч людей из этих республик покинули свои страны, сотни тысяч переехали в Россию, все еще рассчитывая на восстановление прежней жизни в уже несуществующем государстве, рискуя оказаться там непрошеными иностранцами.
Странно, почему политики решили, что их народы должны пройти через пятьдесят лет одиночества и страха, горя и нищеты, чтобы получить шанс вернуться к прежней устроенной жизни? Почему в Европе отказ от национальной валюты, государственных границ, таможенного и пограничного контроля, собственной экономической и правовой политики считается нормальным переустройством цивилизованной жизни в новом веке, а в небольших закавказских государствах, которые не могут самостоятельно выживать, этого никто не хочет понять? Или не могут? А может, политики и не хотят, чтобы обычные люди понимали столь ясные истины? Кто выиграл от этих войн? В Карабахе, в Абхазии, в Осетии? Кто имеет право сказать, что получил шанс на большую независимость, безопасность, самостоятельность? Или, может, правда как раз в том, что никто не выиграл? И все проиграли.
Тамара обернулась к нему.
– Когда ты так долго молчишь, я чувствую себя виноватой, – заявила она без тени улыбки.
– Правильно чувствуешь, – пробормотал Дронго. – Вместо того чтобы мне помогать, вы хотите меня депортировать.
– Вчера ты спасся чудом, – напомнила она, – неужели не понимаешь, как опасно тебе здесь оставаться?
– Это часть моей профессии, – заметил он. – Станет еще опаснее, если я уеду. Они решат, что я испугался. Но в таком случае останутся свидетели. Ты, Нодар, все остальные. Неужели вы не думаете об этом?
– Это тоже часть нашей профессии, – заметила она. – Вот, кстати, мы и приехали.
Когда автомобиль, поднявшись по узкой улочке, остановился у старого дома, Дронго вышел из салона и наклонился к сидевшему рядом с ним офицеру:
– Вы пойдете со мной или останетесь в машине?
– Останусь, – недовольно прохрипел громила.
Тамара вышла из машины после Дронго.
– Ну почему обязательно нужно паясничать? – спросила она, подойдя к нему. – Если тебе объясняют, что ситуация очень сложная, это не значит, что ты должен на всех обижаться.