Когда возвращается радуга. Книга 1
Шрифт:
Немолодой табиб лишь кивнул в ответ. Увлёк Ирис ближе к высокому зарешеченному окну, развернул к свету.
– Не бойся, дитя, я всего лишь хочу тебе помочь. Я видел, как ты, увы, разговариваешь, вернее – пытаешься говорить, и хочу понять причину твоего косноязычья. Открой-ка рот пошире, покажи горло… язык… Не закрывай… – Тёплые суховатые пальцы коснулись шеи, прощупали гортань, прошлись под нижней челюстью. – Скажи что-нибудь, только не волнуйся.
«Не волнуйся»? Когда там, во дворе, ещё не остыли те, с кем только вчера она играла в саду в догонялки? И их не слишком добрые матери? Да, они шпыняли её то и дело, но как страшно умерли! Эта кровь… Кровь…
Часто задышав, она лишь помотала головой. На глаза навернулись слёзы. Мэг, тенью замершая в сторонке, всхлипнула.
– Девочка моя, что же это? Неужто от страха?
Лекарь глянул на неё пристально – и покосился на суровую лекарицу. Та, удалившись за переносную ширму, шипела на плачущую девицу, прочие поскуливали в сторонке, кто белые как мел, кто с пылающими щеками. Никому не было дела до маленькой пленницы.
– Ты ведь раньше говорила нормально? – отчего-то шёпотом спросил старик. – Тс-с… Это не обязательно знать всем… Женщина Мэг, подойди-ка ближе, ответь за неё.
Ирис, отчаянно заморгав, кивнула. Нянюшка торопливо зашептала:
– Точно так, господин Аслан-бей… – и вдруг осеклась.
Они с лекарем обменялись долгими взглядами. Ирис вдруг показалось, что за большими круглыми очками дедушки-табиба промелькнуло… узнавание? Но вот он отвёл глаза и задумчиво огладил седую ухоженную бородку.
– Что ж…
Потёр занывшую, по-видимому, поясницу. Поманил к себе Мэг.
– Пойдёмте-ка со мной, милые, и ничего не бойтесь.
Подвёл их к новому главному евнуху.
– Уважаемый Махмуд-бек, я слышал распоряжение нашего повелителя касательно этой девочки. Но в целях лучшего исполнения настоятельно рекомендую вам оставить её на время – повторюсь, на время – при матери. Или мать оставить при ней, это уж как вы решите. Видите ли, у меня есть основания полагать, что рядом с родным человеком дитя будет спокойнее, а, значит, к ней быстрее вернётся способность к нормальной речи. Похоже, её порок был вызван недавнишним потрясением. Это бывает, знаете ли… Я послежу за ней месяц-другой, и тогда уже пойму, насколько это излечимо.
– Косноязычие не лечится, – буркнул грузный полумужчина. Спохватившись, склонился в лёгком поклоне, добавил, будто извиняясь: – Во всяком случае, так говорят многие учёные мужи. Но вам, уважаемый Аслан-бей, я полностью доверяю. Думаете, это пройдёт?
– Дайте ей привыкнуть к новой жизни и успокоиться, и тогда я смогу точно определить степень заболевания, равно и то, поддаётся оно исцелению или нет. В последнем случае – я смогу хотя бы сгладить его проявления.
– Как скажете. Однако…
Капа-агасы колебался. Впереди для взращивания «цветка», о котором он так неосмотрительно упомянул, было отмерено пять лет, и, ежели за это время прославленный целитель, которому покровительствует и доверяет новый султан, научит девчонку говорить гладко – честь ему и хвала. Иначе придётся ей так и притворяться немой, чтобы заиканием не испортить красоты, которая обещала расцвести однажды. Не заговорит – останется хотя бы в танцовщицах, или в музыкантшах.
– Обучаться со всеми ей ещё рано, – продолжал лекарь невозмутимо. – Приставьте её к нетрудной работе: чтобы и не надрывалась, и была при деле. Надеюсь на вас, уважаемый, а пока что вернусь к своим обязанностям. Но помните, что об этом ребёнке мы ещё поговорим.
… Конечно, и речи не шло о том, чтобы вернуться в их с Мэгги родную и уютную комнатку. Это было равноценно тому, чтобы, крикнуть на весь мир: смотрите, у рабынь, оказывается, отдельные покои! Сразу набегут любопытные, начнут выяснять: да кто они такие, и чем заслужили неслыханную милость? Так и пришлось бы им занимать угол в общей спальне для слуг, если бы не похлопотал за них тот самый Аслан-бей. Во всяком случае, каморка, которую выделила им новая смотрительница гарема, едва ли не суровее густобровой Фатимы, была хоть и крошечная, но с окном, большим топчаном и даже с жаровенкой – для обогрева в прохладную пору. Конечно, не хватало привычных мелочей для уюта и тепла, но… Возвращаться за ними в «родную» комнатушку было опасно.
– С этим ещё можно жить, – шептала Мэг, поглаживая плачущую девочку по голове. – Матушку ты потеряла давно, отец тебя забыл, так что, считай, ты-то своё отгоревала. А что видела недавно – это война, милая, в ней всегда самых слабых убивают. Это война… Главное – сама живая. Очень уж это было бы не по-божески – невинной погибнуть, хоть и так случается. А гляди-ка – тебя даже не тронули, хвала Аллаху и Иисусу…
– По… по… по-че… тог-д-да… д-д-дру-угих?
От тепла нянюшкиного тела, ощущения, наконец, безопасности, исходящей от прочных, окружающих со всех сторон и кажущихся такими надёжными стен каморки, ледяное кольцо на горле оттаивало, позволив, наконец, говорить. Правда, слова выталкивались тяжко, по слогам.
– Почему? – верно поняла воспитанницу Мэг. Вздохнула. Как объяснить дитятке, самым страшным событием для которой до сегодняшнего дня были грозно нахмуренные брови султанши и последующий строгий разговор с няней, что есть на свете другая жизнь, жестокая и безжалостная? Впрочем, её девочка только что познала больше, чем за все свои десять относительно безмятежных лет. – Потому что есть на свете злые сильные мужчины, которым всего мало – власти, денег, женщин. Им хочется больше и больше. И чтобы достичь этого, они идут по телам, не жалея никого. Им главное – ухватить своё.
– А ка-ак же А-а-али-ше-ер, Ле…Лейла-а? Он-н-ни п-п-при чём?
– Ох, деточка, жалко-то как их всех, бедняжек… Да ведь те изверги, что их порешили, не глядят, детишки перед ними или кто, им главное – Баязедов род вывести, чтобы, значит, спокойнее было. – Нянюшка вдруг ахнула. – А кого же вместо тебя удушили? Тот, новый капа-агасы, ведь обмолвился: все, мол, там: три сына, три дочери… Две дочки от Айше и Фариды, а третья-то кто?
Ирис похолодела.
Недетским чутьём вдруг осознала: третьей должна была оказаться она. Вроде бы забытая всеми, даже отцом… а поди ж ты, кому-то помешала. Если бы не какая-то нелепая путаница – лежать ей таким же тряпичным бугорком среди прочих братьев и сестёр, бездыханной, как и они.