Когда возвращается радуга. Книга 2
Шрифт:
Яд предательства невесты лишь напитал его любовь горечью, но не выел до конца. Филипп, увы, лукавил перед своим сюзереном, и ничего не мог поделать: он так и не забыл прелестную лгунью. Да, он исполнит долг перед отечеством и перед родом де Камилле, но в памяти навсегда останутся лучистые синие глаза в нежнейшую фиолетовую крапинку, ямочка на левой щеке, едва заметный шрам над верхней губой, оставленный хлестнувшей когда-то вишнёвой веткой, не вовремя им самим выпущенной из руки…
Друзья посмеивались над его истинно рыцарским обращением с женщинами, и после появления в его покоях Ильхам шутили, что наверняка, по примеру Тристана и иже с ним их чересчур праведный друг кладёт на ложе между собой и «подарком» меч. Вольно же им было смеяться…
Синие глаза в душных и мучительно-плотских снах взирали с одобрением и с некоей долей обещания. Когда-нибудь… когда-то возможно и нечто новое между ними… Они ведь ещё так молоды…
Ничего, он женится – и исцелится от этой заразы.
Какое-то время он тупо вглядывался во что-то солнечно-рыжее, так и брызнувшее ярким окрасом в глаза, пока не сообразил, что смотрит на длинный женский плащ, подбитый лисьим мехом. Его, по-видимому, уже давно держал согнувшийся в поклоне лакей, невесть когда просочившийся в королевский кабинет.
– Мой подарок гостье прекрасной Франкии.
В голосе Генриха Валуа сквозило неприкрытое удовлетворение. Ещё бы! Такие меха из далёкой Тартарии ценились не меньше собольих и горностаевых, как самые тёплые, ибо только в лесах, где по полгода трещат лютые морозы, лисицы обрастают столь густо.
– Хоть она по крови и ирландка, а к нашим снегам ещё не привыкла. Да мне самому-то не по себе – такой холод в апреле… Поедешь в карете?
– Благодарю, сир.
Граф принял от слуги бесценный королевский дар, невольно залюбовавшись пламенными всполохами.
– … Пожалуй, доеду только до Эстре. Там испрошу у герцога разрешения на переход через Старый портал, чтобы попасть сразу в Марсель.
– Резонно. Так оно быстрее. Жильберт уже готовит встречу, так что примкнёшь к его свите, а затем постепенно привлечёшь к себе внимание нашей рыжей прелестницы. Ну, не мне тебя учить. Дамы млеют от тебя пуще, чем от красавчика Ангеррана, даже если ты не обращаешь на них внимания; не устоит и эта малышка. Я в тебе уверен.
…Запахнувшись в тёплый соболий плащ, Филипп де Камилле покидал Лувр по одному из тайных коридоров, о существовании которого знали немногие. Не хотелось сейчас ни видеть кого-либо, ни тратить время на никому не нужную придворную болтовню. Улица Риволи встретила его очередной охапкой мокрого снега в лицо и холодным влажным ветром с Сены.
Карета ждала неподалёку.
Филипп помедлил, пропуская неторопливо проезжающий мимо возок, судя по миниатюрным размерам – одноместный, но, тем не менее, с небольшим гербом на дверце. Молодого графа словно что-то толкнуло в грудь; он так и впился взглядом в затянутое морозной паутиной оконце. Кто там? Кто? Отчего так неистово забилось сердце?
Метель, взвизгнув в домовых трубах, неожиданно затихла. Опала. Засияли масляные фонари, чьи огоньки, спрятанные от ветров и непогоды за толстыми стёклами, ещё недавно почти не были видны, а сейчас разгорелись весело и ярко, прогоняя вечерний сумрак. Изящная ручка в бежевой перчатке откинула изнутри экипажа занавес и потёрла стекло, пытаясь счистить изморось. Та держалась крепко, а потому – отходила неровными полосами.
Некто по ту сторону дверцы приблизил лицо к образовавшемуся просвету.
На графа де Камилле глянули лучистые синие глаза. В просвете ниже, под полосой, не поддавшейся женской ручке, мелькнули губы, бледные, как розовые лепестки, совершенной формы.
Что она делает здесь, вдали от Камю?
Узнала ли она его? Их взгляды встретились лишь на мгновенье, Филипп же, выходя на холод, успел накинуть объёмистый капюшон, наверняка скрывающий сейчас пол-лица. Да и возок не стоял на месте, двинулся далее, к парадному въезду.
Она приехала к королю?
Да нет, вздор. Наверняка к одной из подруг, вьющихся вокруг одинокого монарха и всё не оставляющих надежды пробиться если не к сердцу, так хотя бы к ложу. Не исключено, что и самой Анжелике пришло в голову попытать счастья на этой же почве. С неё станется.
Не думать о ней…
Филипп де Камилле стиснул зубы.
Его ждёт невеста. Пусть даже она ещё не подозревает, что ждёт. Юная, невинная душой и помыслами. Неспособная предать. Он достаточно узнал её за три года, чтобы убедиться в её чистоте.
…Последний Рыцарь пытался заставить себя думать об Ирис, а сам долго ещё смотрел вслед возку, не замечая, как хлещет по щекам ожившая вьюга.
Глава 1
Воистину, рассвет в открытом море прекрасен и неповторим. Поцелуй просыпающегося солнца одинаково ласков и для простых смертных, и для богов, и для старцев и юношей, и для молоденьких девушек и безутешных вдов… А уж если тебе лишь девятнадцатый год, а ты вольна направить свои стопы, куда угодно, и за спиной у тебя, как олицетворение твоей свободы и надежд, хлопают паруса, подкрашенные алым – то каждый восход солнца кажется знамением новой жизни, полной чудес. Хоть немного страшно, но хочется, наконец, окунуться в эту новизну с головой.
Седьмой рассвет в открытом море…
Каждый раз – новый, непохожий на остальные. Оставляющий сожаление лишь об одном: что рано или поздно плаванье закончится – и долго ещё не увидишь это дивное зрелище, феерию розовых всполохов на воде и в небе…
За истекшую неделю Ирис, как ей казалось, привыкла к качке, и к тому, что приходилось порой придерживать во время обеда тарелки, чтобы не съехали со стола, и к намертво прикреплённой к полу каюты мебели. Хорошо, что эфенди каждое лето брал её с собой на прогулки по Босфору, и прогулки по морю были ей не впервой. Конечно, небольшая шебека с тремя косыми парусами и в подмётки не годилась нынешнему громадине «Солнцеликому», но там для Ирис был огорожен небольшой кусочек кормы, откуда она могла любоваться окрестностями, не привлекая нескромных взглядов команды. Два-три заплыва вдоль живописных берегов – и молодой организм приспособился к новому виду передвижения. Девушка навсегда забыла, что такое «морская болезнь», и получала от прогулок, сопровождавшихся интереснейшими рассказами Аслан-бея, истинное наслаждение.
В открытом море, конечно, волна чувствовалась сильнее. Но ко всему можно было приспособиться. Изрядно раздавшийся вширь и ввысь Кизилка нашёл себе превосходную новую когтеточку в виде основания одной из мачт и приноровился при чересчур сильном наклоне палубы намертво вцепляться когтями в доски настила. Уже немолодая нянюшка Мэг научилась отчитывать за нерасторопность молоденьких юнг, доставляющих важным гостьям еду из камбуза и по необходимости прибиравших в гостевой каюте, когда женщины отсутствовали. Сама Ирис – та уже привыкла ко взглядам искоса, украдкой, что нет-нет, да чувствовала спиной, дважды в день выходя на палубу подышать… Вышколенные матросы, хоть и не позволяли себе не то что лишнего – но даже посмотреть в открытую на достопочтенную госпожу, нет-нет, да и скашивали глаза в сторону хрупкой женской фигурки, закутанной в плотное покрывало и появляющейся на носу судна в сопровождении чернокожего громилы и пожилой служанки. На вдове чудо-лекаря так и чудился отпечаток тени её благородного мужа, который многим здешним воякам спас руки и ноги, покалеченные в боях, а то и не дал помереть. Да, так уж вышло, что в лазаретах и больницах для простых людей Аслан-бея почитали не менее, чем во дворцах, а то и сильнее.