Когда возвращается радуга. Книга 3
Шрифт:
– Теперь не сорвётся. – Пьер бесстрашно шагнул в проход, и даже, дурачина, задрал голову, высматривая скрывшуюся в обширной щели над головой хищные острия. – И кто это всё придумал?
Пёс настойчиво подтолкнул его под колени.
– Иди уж, – буркнул Назар, озвучив то же самое по-человечески. – Смотрелец нашёлся.
Здесь оказалось суше, просторнее, светлее – белели стены без следов плесени и наростов мха и из-за этого просматривались дальше, чем в предыдущем тоннеле. А главное – где-то там, впереди, ход расширялся, переходя в пещеру.
Откуда сейчас явственно донёсся стон…
Голосок был тоненький, девичий.
Лохматый мячик устремился прямёхонько туда. Собака – вслед, не раздумывая.
Шагнули вперёд и побратимы. Но тут над входом в пещеру мелькнули жутким зелёным светом глазницы вмурованного в каменный козырёк черепа, нехорошо так засветились, словно угрожая… Отчего-то Назар знал, что тот опасен; и, вместе с тем, помнил, что делать: сунул руку в карман, выкрикнул какое-то слово – и мяч, скакнув на этот раз особенно сильно, залепил одну из глазниц. Во вторую парень запустил надкушенным яблоком, оказавшимся в кармане. И попал. Как-то обиженно треснув, череп поехал трещинами и рассыпался прахом.
А у Назара вдруг знакомо закружилась голова. Мир подёрнулся дымкой, поплыл…
… И воссиял солнцем, льющимся в оконце кельи.
Святые небеса! Будто и впрямь из подземелья только что выполз, до того глаза ломит!
Проморгавшись, они с Пьером очумело уставились друг на друга.
Судя по солнцу, день был в разгаре. А они, два оболтуса, до сих пор валялись на полу без чувств, сомлев после ритуала братания, словно какие-то неженки.
Да нет, не валялись. Вернее, не на полу…
Чтобы посмотреть на него, друг свесил голову со своего топчана. А он, Назар, лежал на заботливо подстеленном кем-то тюфячке.
И совсем не истекший кровью. Присев и поднеся ладонь к глазам, Назар убедился, что она целёхонька. О братании напоминал лишь едва заметный шрам.
– Я же говорил, – начал он. Хотел сказать, что всё зажило, как на собаке, и осёкся, торопливо оглядываясь. Где кинжал-то?
Драгоценный клинок феи лежал неподалёку, на столике, поверх аккуратно свёрнутого куска синего бархата. Неподалёку исходили ароматом желтобокие яблоки в плетёной корзине, и манил запотевший кувшин. Назар сглотнул. Во рту – будто пустыня Иерихонская, как говаривал наставник, жалуясь иногда на жажду.
Кто-то о них позаботился.
Впрочем, забота не отменяет возможного наказания. Как знать, не влетит ли им ещё?
– Ты как? – обернулся он к Пьеру.
Глаза у того до сих пор были шальные.
– Видел? Ты видел? – лихорадочно забормотал он. – Ты понял, куда мы попали?
Назар энергично закивал.
– И тебе это место привиделось? Мы что же…
– Мы её нашли! Мы нашли Мари! Она жива! Это она стонала!
Пьер рванулся было с топчана, но едва не запутался в собственных ногах, внезапно ослабев. Глядя на него, Назар приподнялся осторожно, не торопясь. В голове шумело, временами накатывала слабость. Но, похоже, ему было легче. Машинально почесал в затылке.
Он-то хоть мало-мальски уже соображает в этих делах, магических да заумных, как-никак у большого учёного в слугах был, в монастыре да от наставника кое-что узнал. Значит, ему и верховодить.
– Это что же мы с тобой тут сотворили, а? Слышь, побратим, а ведь мы, кажись, не только кровью обменялись. Ты не спеши вскакивать-то. На что-то у нас с тобой силушка ушла; может, на то самое видение, где мы вместе были?
Он помог другу встать, плеснул в кружку воды. Руки почти не дрожали. Преодолел искушение немедленно заглянуть в водную поверхность, вызвать из памяти то, что видел недавно во сне! Но урок, преподнесённый Туком, даром не прошёл. Вызвать картинку – потратить силы, а он их, похоже, и без того на давешний сон бухнул. Да, именно так. Значит…
– Значит, нам с тобой нужно немного для дела поберечься, – пробормотал, и вонзил зубы в подчерствевший пирожок тётушки Мэг. Второй протянул побратиму, захрустел яблоком. Жрать хотелось невыносимо. – Значит, нужна пища духовная и телесная – это раз… Ты погоди, брат, не рвись незнамо куда, нам окрепнуть надо, а то много не набегаем, под землёй-то. Подготовиться – два… У нас, вроде, много чего там с собой было прихвачено, теперь всё это надо раздобыть. А главное – выведать, как в то место попасть. Подземелье какое-то… Откуда оно здесь вообще?
Пьер что-то невнятно буркнул с набитым ртом. Проглотил еду.
– А я о таком слыхал, но думал, что так, брешут люди от скуки…
– Что брешут?
– У нас на кухне по вечерам народ собирался, любил страшные истории рассказывать. Говорят, под Лютецией много таких ходов. Она на известняковых холмах стоит, а известняк легко вырубается. Город-то ещё римляне ставили, сперва крепость, потом дома. В камне большая нужда была. Вот от каменоломен ходы и остались. А когда Лютецию столицей объявили – понаехало сюда господ, и каждый стал строиться. Камнетёсы ещё больше ходов нарыли. Куда-то туда нас и занесло, точно тебе говорю!
Назар отхлебнул вкусной колодезной воды, задумался.
– У кого бы поспрошать? Здесь все люди вроде и простые, а себе на уме, в горстку… Наверняка знают!
– Подумать надо. Масло и фонари возьмём в кладовой, мне разрешено туда ходить, – продолжил Пьер. – Там же чуток съестным разживёмся, авось не объедим монахов-то. Ты, раз со мной идёшь, Туку своему бумажку оставь, чтобы тревогу-то не объявлял; ну, придумай что-нибудь!
– Ага.
Назар с удовольствием поглядел на окрепшие руки. Сейчас ещё десять молитв, сидя в «цветке» – и он будет как новенький! И поесть бы ещё потом… Пожалуй, таким голодным он не чувствовал себя со времён сиротских скитаний в Константинополе.
– А, вот что хотел ещё спросить: что там за клубок перед нами прыгал? – вдруг добавил Пьер. – Твоя работа?
– Клубок? – Назар потёр переносицу, вспоминая мохнатый мячик с торчащими во все стороны нитками. – Ах, клубок…
И завис.
Отмер он минут через пять, не раньше.
– Точно, клубок. – Яростно почесал в затылке. – Ишь ты… Как у Бабки Ёжки, что ли? Путеводный?
Утро порой бывает щедрым на подарки, причём не всегда приятные. Гуляк и кутил оно награждает жесточайшей головной болью и сожалениями о минувшем дне, и уж тем более – ночи; пожилых людей встречает не слишком приятными ощущениями: онемевшим телом, болями в пояснице, да много чем ещё… И только молоденькие девушки и юноши долго сохраняют эту удивительную способность – радоваться каждому восходу, словно первому, долгожданному и единственному, и напрочь забывают о неприятностях дня минувшего. Для них он канул в Лету, во тьму, вместе с растаявшей ночью.