Когда вырастают дети
Шрифт:
– Выключи сейчас же! – вскричала глухим шепотом, почему-то не удивившись Санькиному явлению.
– Женя? Ты что тут делаешь?
Кошка, та самая, черная охотница на «дворцовых» воробьев, лакала из блюдечка молоко. Настороженно косилась на ногу пришельца зеленым глазом: поставил ботинок ступенью ниже, мог пнуть. У странствующих кошек большой опыт в отношениях с ботинками.
– Живу в этом доме, – просипела Женя. – А ты что?
– Я… я гулял. Смотрю – дверь открыта.
– Иди отсюда, – она поперхнулась, раскашлялась
– Тебе плохо. Ты плакала.
– Не твое дело. Кошку жалела. Увидела в окно, что лазает по сугробам, и вышла.
– Я ее помню.
– Думала – помирает, а ничего, живая. Только ушки обмороженные.
– Кошки живучие. Себе возьмешь?
– Не разрешат. Скажут – зараза…
– Чужие «бычки» курить хуже зараза.
– Через фломастер не опасно, – Женя сердито тряхнула челкой. – Пошел он к черту! Все равно кошку возьму.
– Кто «пошел к черту»?
Она всхлипнула.
– Папа… Чего пристал? Гуляй дальше.
– Пока ты сидишь в подъезде, я никуда не пойду. – Санька снял шарф. – Вот хотя бы на него сядь. Ступени же холодные, бетон. Простудишься.
– Пускай.
– Родители знают, что ты здесь?
– Спят… Мама спит. Папа еще на репетиции.
Женя все-таки села на шарф. Наверное, сильно замерзла. С коленей, когда привстала, упала нарядная новогодняя открытка. Фиолетовый шар в снежных звездах и блестках. Санька поднял.
– Дай сюда! – Женя выхватила открытку из рук.
– Уже с праздником поздравляют?
В ее заплаканных глазах мелькали и преломлялись отражения лампочки.
– Ага. Жизни не представляют без Женечки в этом Новом году. Любят, скучают, ждут встреч…
В голосе прорывались злость и обида. Санька понял, что очутился на пустом берегу: у нее своя лав-стори. Наверное, траблы с парнем. Он, скорее всего, и обидел. Кулаки сжались сами собой.
– Бойфренд? – спросил Санька как можно небрежнее.
Женя помотала головой – отрицательно и сверху вниз, словно нарисовала лицом крест.
– Папина любовница.
Санька успел деликатно прикрыть рот ладонью, якобы зевнул (на самом деле замаскировал отпад челюсти).
Кошка долакала молоко, дочиста облизала блюдце и, мурлыча, потерлась о ногу потенциальной хозяйки.
– Дома нет ничего мясного, я бы вынесла, – повинилась та. Кошка выслушала, подрагивая обмороженными ушами. Она съела бы все, что не жаль вынести – корку хлеба, картофельные очистки – на помойке всякое приходилось есть. Хозяйка ее не поняла, но кошка была полна надежд и уютно прилегла рядом.
– Не хочу жить, – Женя снова возвела кверху припухшие глаза с хрустальными бликами. – Повеситься, что ли?
– У тех, кто вешается, вываливается язык, – предупредил Санька, пугаясь. – Делается синий, как у съедобных китайских собак, и вылезает на подбородок… Жень… Может, тебе помощь нужна?
Она горько усмехнулась:
– Веревку намылить?
– Ну, побить кого-нибудь,
– Спасибо, сама справлюсь.
Санька в замешательстве колупнул синюю краску на стене. Она отошла под ногтем изящной полоской и плавно, перышком, полетела к полу. Дом новый, а краска никудышная.
– Есть сигареты?
– На, – Санька протянул пачку «Явы» и спички. – Капля никотина убивает лошадь.
– Я бы сейчас и водки выпила.
Женя вдруг заговорила быстро, сбивчиво, и Санька сообразил, что она разговаривает сама с собой, но как бы и с ним. Просто горе в ней уже не помещалось.
– Вот умру… и пусть он тогда бросит маму. Легче бросить без меня. Пусть встречается с этой женщиной сколько захочет. Ему не стыдно. Сорок четыре года, конец жизни, можно сказать, а у самого телки в глазах и бесы в ребрах…
Из Жениных сумбурных слов Санька кое-как понял, что она нечаянно нашла адресованную отцу открытку – у них с отцом одинаковые имена. Оба Евгении (как Онегины в Мишкиной пьесе). Любовница поздравила старшего Женечку, а Женя думала, что кто-то поздравляет ее. И теперь она ждала отца с репетиции (а скорее, от той женщины), чтобы высказать ему все, что о нем думает. Дома невозможно, там мама…
– Только не болтай никому, – очухалась Женя.
– Могила, – поспешил заверить Санька.
– Папа нас ни во что не ставит, – терять было нечего, раз уж все рассказала. – Мы по сравнению с ним, талантливым и непревзойденным, ничтожества. Относится к маме как к рабыне – приготовь, подай, унеси. Она молчит и терпит. Идеализирует. Он для нее один – «звезда заветная, другой не будет никогда»… Ненавижу! Кран третью неделю течет, никому дела нет. Меня они кинули. Им важно, чтобы я дома торчала и уроки. Остальное по фигу. Я теперь нарочно кошку к себе заберу. А если папа начнет возмущаться, уйду из дома.
– Куда?
Женя не ответила. Сдавила лицо ладонями и закачалась.
Стоит человеку что-нибудь рассказать, как другой примеривает себя к его ситуации. Санька подумал: в моей семье тоже дела не фонтан.
– Жень, у меня сантехник в ЖКХ знакомый. Хочешь, попрошу, чтобы ваш кран починил?
– Я его знаю, – она кривовато улыбнулась. – Общались по телефону, он шайбы в нашем доме «отблиновал». Обещал прийти в течение месяца.
– Заказов у Петрова много, – кивнул Санька, думая, как бы отвлечь Женю от неприятностей. Она вздохнула:
– Хоть бы кто-нибудь застрелил папу на дуэли…
Санька с облегчением увидел, что ей стало лучше. Раз способна шутить, не пойдет сразу вешаться. Если действительно шутит.
За дверью притаилась зимняя ночь. Блистала фонарями, пуская на сугробы морозную искру, сверкала звездами. Пышный, хорошо оформленный звездизм, гордыня неба. По земле тоже бродят звезды, страстно любимые собой. Жаждут величия любым путем. Даже путем возвышения сына над сусликами.
– Я тут придумал кое-что.