Когда я вгляделся в твои черты
Шрифт:
– Ты уже отвоевал своё, - с иронией ответила Микаса.
– И хотя с тобой я стала несчастна, есть вещи, за которые всё же благодарна тебе. И не забуду их.
– Не надо подслащать пилюлю, тебе не к лицу. И я верю, что для нас ещё остался второй шанс.
– Но я больше не верю. Скажу не ради обвинения, а ради констатации факта: помнишь, о чём я попросила в день нашей свадьбы? Я попросила тебя ослабить хватку. Уступи ты мне, и, может, я бы забыла даже то, как Эрен улыбается, но ты сделал всё с точностью до наоборот.
«Хотел бы я верить в это, девочка, как бы я хотел… Неужели ты смогла бы?
Микаса пристально поглядела в лицо бывшего мужа, деловито прищурилась и поправила на его носу тонкий пластырь. Сердце Вадима сжималось от томления и ревности.
– Я, наверное, больной на всю башку, но почему-то надеялся, что ты станешь бросаться в меня обвинениями. Как твой чёртов дикий мальчишка.
– Он, видимо, не стеснялся в выражениях, - с едва уловимой улыбкой подметила Микаса, воскрешая в мыслях выразительное смугловатое лицо.
– Эрен считает меня безгрешной овечкой, попавшей в лапы большого злого волка, вот и плетёт свои любимые глупости. Но на самом деле я - сплошная грязь и должна сама нести ответственность за то, чем обернулась моя жизнь.
«Я сплошная грязь. И столько лет боялась замарать ею моего Эрена. Но иногда… совсем иногда… в самых разнузданных, постыдных мечтах… я желала опутать и сковать его всеми моими грехами, любезно ими поделиться и овладеть его чистотой. Овладеть им без остатка», - подумалось Микасе между делом, и её щёки вспыхнули.
Она наспех попрощалась с Вадимом, чтобы остаться наедине с этой мыслью, и направилась к родительскому дому. С мазохистским наслаждением упиваясь грёзами, которых всегда стыдилась, Микаса плыла вдоль проезжей части и дышала полной грудью, смущённо посмеивалась себе под нос и прикладывала холодные ладони к горящему лицу. Ветер швырял ей под ноги сорванную со стонущих деревьев листву, трепал шёлк иссиня-чёрных прядей. Микаса растворялась в надвигающейся буре, словно в жерле задушенной много лет назад страсти, и хотела лишь одного - чтобы она поглотила её с потрохами.
Как только она переступила порог дома, из кухни вышел Бруно, сияя лоснящимся от пота лицом и попивая пиво.
– Харуми, наша маленькая вернулась!
– крикнул он жене и попытался обнять падчерицу.
Микаса посмотрела на него в упор неподвижными глазами и ощутила поднимающуюся к глотке тошноту. От ненависти и отвращения стало трудно дышать. Внутри её расширенных зрачков Бруно померещился мрачный красный отсвет. Его желудок сжался от внезапно пронзившего всё тело страха.
– Не смей прикасаться ко мне, животное, - дрожащим от ярости голосом процедила Микаса.
– Я не «твоя маленькая», мразь, и ты больше никогда меня не обидишь.
Она влетела в родительскую спальню, схватила чемодан и стала наугад швырять в него вещи отчима, затем открыла окно и сбросила на улицу. Она выбрасывала следом пыльные рыболовные снасти, которыми Бруно ни разу не воспользовался со дня покупки, ящики с инструментами, оставшиеся вещи и различную дребедень, мозолившую глаза. «Ненавижу, ненавижу», - с детской злобой приговаривала она.
– Милая… Ты чего здесь такое вытворяешь?
– обескураженно промолвила Харуми, боясь подойти к дочери.
– Выбрасываю мусор, мам, - беззаботно бросила Микаса.
– Осталось только избавиться от самого
– Прекрати, пожалуйста. Я не понимаю тебя… Ты чего так завелась?
– Ах, я завелась? Ах, не понимаешь? В самом деле? Так и будешь продолжать стоять деревом и наблюдать до самой могилы?! Хватит с меня! Хватит! Выброшу всё на хрен и его в том числе.
– Мика, что ты творишь? Безумная девчонка! Совсем рехнулась?
– рявкнул Бруно, выйдя из себя от увиденного.
– Ты больше не будешь здесь жить. Больше не станешь отравлять нам с мамой существование. Проваливай из моего дома!
– в сердцах прокричала Микаса, указывая пальцем в сторону входной двери.
– Вещи уже можешь не собирать.
– Чокнутая девка!
– заревел Бруно и грозно двинулся на падчерицу.
Микаса выкатила глаза, как испуганный оленёнок, и маленькая девочка внутри неё выставила перед собой беспомощные ручонки в попытке защититься от удара. Стиснув зубы сквозь холодный удушливый ужас, она пошла ему навстречу и со всей силы схватила за грудки, вдавила в стену, приподняв над полом, затем тряхнула так, что отчим ударился затылком и жалобно взвыл. Харуми онемела и в оцепенении наблюдала за никчёмно трясущимися стопами мужа.
– Ты не ударишь меня! Больше никогда! Убирайся отсюда!
– не своим голосом кричала Микаса, крепче вдавливая костяшки в глотку Бруно.
Она оттолкнула отчима в сторону, взяла за шкирку и выволокла за порог.
– Скажи ещё раз, что я во всём виновата! Скажи ещё раз, что я ничтожество! Скажи ещё раз, что я извращенка и маленькая потаскуха! Да я сегодня такое в своей комнате устрою: буду так орать от удовольствия, что на другом конце города будет слышно!
– выпалила она, сверкая демоническими глазами.
– Пошли вы все! Я буду делать что хочу, я буду жить как хочу!
Микаса бросила на землю перед Бруно его бумажник и захлопнула дверь. Забрала все ключи и не поддавалась на слёзные уговоры матери прийти в себя. Отчим заунывно скулил под окнами, шастая туда-сюда вокруг дома, но ему никто не открывал. Микаса наблюдала за ним из окна на кухне и всё ждала, когда он уберётся. Через час нытья, увещеваний и угроз, Бруно кому-то позвонил и ушёл, прихватив с собой пожитки.
В кухню вошла Харуми, остановилась подле дочери и тоже поглядела в окно.
– Ответь мне, мама, ты в самом деле хочешь пустить обратно эту свинью? В самом деле хочешь продолжать гнить с ним? Мне плевать, что я поступаю неправильно, плевать, что якобы вмешиваюсь в вашу жизнь. Я хочу отомстить за себя, хочу, чтоб он убрался с глаз моих подальше. И признайся, что в глубине души ты тоже жаждешь этого. Тянешь убогую лямку привычки, но так ведь не может продолжаться до бесконечности. Поэтому ответь мне честно.
Харуми тяжело вздохнула и опустилась на табурет. Впервые за долгое время охваченная сомнениями она не могла подобрать правильных слов, не могла разобраться в собственных чувствах.
– Да видишь, детка, я и впрямь живу привычками. Я слабая и бесталанная. Придумала себе единственную гордость - быть послушной и верной женой.
– Послушной? Ты не собака на привязи, мам. И уж тем более не бесталанная! Слабая - не без этого. Но ты когда-то была сильной, а слабость - просто твой выбор. Только и всего.