Когда зацветет папоротник

Алешина Светлана

Мы с Ромкой согласились на это предложение без всяких возражений. Обсуждение, как оказалось, затянулось, и мы порядком устали.

Договорившись наутро встретиться у музея за десять минут до начала рабочего дня, мы разошлись. Я, конечно, уступила Ромкиным просьбам и разрешила ему переночевать у себя, благо квартира у меня позволяет это сделать без всякого неудобства для меня.

Глава 2

Я очень боялась, что капитан Барулин установит какой-нибудь пост в музейном подвале и у Ромки возникнут неприятности, когда он будет выносить картину из музея. Мы заранее обсудили, как он это сделает.

К моему удивлению, это не составило особой сложности. Картина была невелика, по Ромкиным словам, примерно 35 на 25 сантиметров — как чуть позже выяснилось, он ненамного ошибся. Ее легко можно было скатать в трубочку и сунуть в карман.

Сергей Иванович, с которым мы встретились около музея, высмеял мои страхи по поводу охраны подвала и уверенно заявил, что никакой охраны возле подвала не будет, Барулин, мол, в лучшем случае поставит только наблюдателя на входе в музей, да и то он, Кряжимский, никакого смысла в этом не видит.

Но нам с ним, на всякий случай, следует подальше держаться от музея, пусть Ромка сходит туда один. Если его станут спрашивать, зачем он пришел, ведь без Фомина все равно никакой работы не будет, Ромка должен сказать, что он оставил в подвале что-нибудь из личных вещей, например рабочую одежду, халат там, джинсы, рубашку, да все равно что. Ему непременно разрешат все это забрать.

Я не согласилась с Кряжимским. Если Ромка так скажет, а потом уйдет из музея без свертка, это может вызвать подозрение или, по крайней мере, недоумение. Пусть он лучше скажет, что забыл в подвале свое редакционное удостоверение внештатника. А сам принесет его в кармане и при выходе — покажет, нашел, мол. Тогда на это вообще никто не обратит внимания. А если обратит и сообщит при случае капитану Барулину, тот ничего не заподозрит, Ромкин визит за удостоверением только объяснит, почему он вчера оказался без документов.

Все прошло на редкость гладко. Мы с Кряжимским сидели в открытом кафе напротив музея и наблюдали за входом, поджидая Ромку. Признаюсь, я немного волновалась за него, несмотря на бодрое настроение Кряжимского.

Правда, меня постоянно преследовало ощущение, что за нами кто-то наблюдает. Я даже украдкой оглядывалась по сторонам, но ничего подозрительного не заметила и списала свою подозрительность на свое слишком развитое воображение.

Несмотря на мои опасения, ничего не случилось. Ромка появился в дверях музея, воровато оглянулся («Вот идиот! — подумала я. — Как нарочно, внимание к себе привлекает!») и прямо через дорогу направился к нам. Правый карман его широких брюк заметно оттопыривался.

— Роман! — сказала я, когда он подошел к столику и сел напротив нас. — Ты знаешь, что такое провоцирующее поведение?

— Оля, Оля! — предостерегающе сказал Сергей Иванович. — Не время выяснять отношения.

— Сергей Иванович! — возмутилась я. — Так он же сейчас картину из кармана прямо здесь вытащит и начнет рассматривать!

Ромка покраснел, видно, я угадала — именно это он и намеревался сделать.

— А что прятаться-то? — сказал он. — Все равно она никому в музее не нужна.

— Если верить Сергею Ивановичу, — сказала я, — то из-за этого куска картона убили человека. Вот тебе и никому не нужна. У тебя есть уверенность, что сейчас за тобой не наблюдает тот, кто убил Фомина?

Ромка начал озираться по сторонам, и я тут же пожалела о своей последней фразе.

— Перестань сейчас же крутить головой! — воскликнула я. — Спокойно встаем и идем в редакцию. Связалась я с вами на свою голову. Кладоискатели!

— Подождите, — сказал Ромка. — Мне показалось, что в подвале кто-то до меня побывал. Я помню, когда вчера уходил, папки с рисунками и картинами сложил у стены, под окном, а когда я сегодня туда пришел, они лежали на столе. Их кто-то смотрел.

— Картина на месте? — взволнованно спросил Кряжимский. — Ее не взяли?

— Она на пюпитре стояла, — сказал Ромка. — Когда я вчера уходил, я поверх нее плакат приколол. Марья Николавна, если увидит, что я в рабочее время посторонними вещами занимаюсь, ругаться будет.

— Директор музея? — догадалась я.

— Ну! — сказал Ромка. — Но в подвале точно кто-то был!

Как отнестись к этому сообщению, никто из нас не знал. Решили пока не обращать на этот факт особого внимания. Может быть, Ромка просто забыл, где оставил папки с картинами, а сегодня зря поднимает тревогу. В конце концов, никакой реальной опасности мы в этом пока не видели.

В редакции мы задернули шторы на окнах, отключили телефон и принялись рассматривать картину, которую Ромка извлек из кармана и разложил на моем столе.

Картина и впрямь была написана непрофессионалом, это даже мне бросалось в глаза. Человек, сидящий на обрыве, был непропорционально велик, и к тому же — Ромка правильно подметил — его поза была совершенно неестественна для сидящего.

Верхний правый угол действительно был пустой. Он не был даже загрунтован. Просто какое-то грязно-коричневое засаленное и затертое пятно.

Картина была написана не на картоне, как я думала, а на каком-то плотном и в то же время мягком материале, который гнулся хорошо, но не сохранял форму, как лист бумаги, скатанный в трубку.

— На чем это написано, как вы думаете, Сергей Иванович? — спросила я. — Не картон. Может быть, береста?

— Ну ты хватила, дорогая! — воскликнул Кряжимский. — Береста — в семнадцатом веке! Хотя материал, конечно, какой-то странный. Я не специалист, но это не холст и не картон. По-моему, у него вообще не бумажная и не тканая основа.

— Тогда что же это? — спросила я.

— А по-моему, это очень похоже на пергамент, — неуверенно сказал Ромка. — Нам в училище точно такой же показывали…

— Пергамент? — растерянно переспросил Кряжимский. — Почему пергамент?

— Боюсь, это не единственный вопрос, на который мы не найдем ответа, — сказала я. — Например, кто этот человек, на обрыве? То, что это Степан Разин, всего лишь предположение, ничем не подтвержденное, кроме весьма сомнительной легенды.

— Ох, Оля, прекрати наконец сбивать нас на путь сомнений и блужданий! — сказал Сергей Иванович. — Я уверен, что у нас и без того будет масса поводов засомневаться в успехе нашего предприятия. Но надо же в конце концов понять, что тут изображено… Давайте так. Каждый из нас сейчас внимательно посмотрит на картину в течение пяти минут и скажет, что он в ней увидел необычного… Вернее, не необычного, а то мы начнем перечислять все несуразности изображения. Будем рассуждать так. Если это просто портрет или жанровая сценка — что весьма сомнительно, — то у картины есть хоть какая-то, но композиция. Давайте будем перечислять то, что в эту композицию не укладывается. Но сначала — внимательно смотрим.