Когда зацветет сакура…
Шрифт:
С собой у него был только один походный стаканчик. Тот и пошел по кругу.
– Лететь нам, братцы, часа четыре, так что кто хочет, может поспать, – сказал старшой, когда они почти в полной темноте опорожнили бутылку.
Но разве уснешь – ведь на душе такое творится… Не в чужие края летят – на родину! Странно как-то… Вроде бы недавно оттуда, а кажется, будто вечность прошла.
Заметив, что офицеры проигнорировали его предложение, Козырев достал из портфеля вторую бутылку. Дескать, коль не берет сон, давайте выпьем еще. Глядишь, и поможет…
Когда прикончили и эту бутылку, их потянуло на разговоры. Говорить было трудно – мешал гул работающих моторов. Вот они и старались перекричать его. В основном говорили о том, как они будут жить после войны. Всем хотелось в мирной профессии себя найти. Например, Козырев с удовольствием бы вернулся в школу, где он начинал когда-то свой трудовой путь, работая учителем русского языка и литературы. Он знал много стихов и постоянно их цитировал: когда к месту, когда просто так – от любви к искусству. После выпитого все были в ударе чувств. Даже чуть было петь не начали. И запели бы, если бы кто-то вдруг не выглянул в иллюминатор и не увидел слева по борту какие-то две пульсирующие точки. Взглянули вправо – та же картина…
– Американцы! – долетело вдруг до их слуха из кабины пилота, и тут же двое пулеметчиков, которые до этого сидели тихо, ничем не проявляя себя, заняли свои места.
– Вот собаки, так их перетак! – чужим голосом проговорил бывший учитель. – Что им надо?.. – он прильнул к иллюминатору и, неотрывно глядя в него, тихонько паниковал. – Но как же они нас заметили? Мы ж без огней летим… А может…
Вот это «а может» больше всего и тревожило его. Он знал, что американские самолеты стали все чаще и чаще совершать ночные полеты над территорией, занятой советскими войсками. Видимо, пытались вести разведку, а заодно и следить за передвижением наземного и воздушного транспорта русских. Что и говорить, те прославились в войну своими хитроумными стратегическими решениями, так что за ними глаз да глаз нужен. Особенно ночью, которая давно стала им верным союзником в их потайных делах. А тут самолет без огней – разве не подозрительно?..
Козырев человеком был необстрелянным – испугался. Впрочем, и бывалые встревожились. Дескать, не хватало еще, чтобы их сбили! Ладно бы на войне – а то в мирное время. Что люди будут говорить на их похоронах? Досадная оплошность союзников? Так бесславно и уйдут в землю. Уж лучше бы тогда на войне убили – не так было бы обидно…
Истребители, заняв место по обе стороны «тэбэшки», будто бы и не собирались улетать. А чего им было бояться? Русские шли без прикрытия, так что, по сути, большой угрозы для них не представляли. А вот сами были ничем не защищены. Это понимали и те, кто находился внутри бомбардировщика. В любую минуту их могли сбить, а у них и парашютов-то нет.
– Но ведь это не их территория! – не выдержал вдруг Бортник. – Есть же, в конце концов, соответствующие договоренности с американской администрацией.
Козырев усмехнулся.
– Договоренности!.. А когда их кто соблюдал? Ты думаешь, мы не пасемся на чужих территориях?.. А тут еще все так зыбко… Корея-то вроде пока одна – так что кто им запретит?
– Тогда их хотя бы пугануть стоит! Ведь кого кусать вздумали? Победителей! – Бортник после выпитого был в ударе, и его тянуло на подвиги.
– Стрелять нам никак нельзя… – все так же неотрывно глядя в иллюминатор, как-то подавленно проговорил Козырев. – Мы сейчас должны думать лишь об одном – об операции. Нам доверили… На нас надеются… – он умолк.
Бортник угрюмо сопел. Он уже и сам понял, что спорол горячку. Но, может, хотя бы сообщить на землю о прецеденте?
– Товарищ Козырев! – обратился он к старшому. – Может, стоит подмогу вызвать?
Тот покачал головой.
– И этого нельзя делать. Опять же подозрение вызовем. Так что надо терпеть.
Однако летчики были настроены по-другому. Они велели всем, кто находился в машине, надеть кислородные маски и, чтобы уйти от американцев, попытались поднять самолет на запредельную высоту. Однако истребители не отставали. Тогда пилоты принялись маневрировать, то и дело меняя высоту и направление полета. Но и это не помогло…
Глава третья
В отличие от товарища, Жаков наблюдал картину молча. Вот ведь как… Он-то думал, путешествие на родину станет для них легкой прогулкой, а оно вон как вышло! Впрочем, ему было не привыкать. Всю войну он только и делал, что рисковал собой. Как началось все под Сталинградом, так и не отпускало до конца. Их корпус постоянно бросали в прорыв – вот и доставалось. Не успевали людей хоронить.
Алексея тоже однажды только чудо спасло от смерти. Это случилось в январе сорок пятого в Курляндии, где тогда шли ожесточенные бои. Немец стоял насмерть. Раненый зверь он и есть раненый зверь. Ему ничего не остается, как зубами цепляться за жизнь.
Жаков, не любивший отсиживаться в тылу, и в этот раз не вылезал с передовой. То в атаку с пехотинцами сходит, то оборону с танкистами организует, а то и из пушки возьмется палить, выйдя на позиции какого-нибудь артдивизиона. Он ведь казак вольный – где пристанет, там и воюет. Оттого и наград была полная грудь. Это Жора Бортник был человеком опасливым. Он и Жакову говорил, чтобы тот не лез на рожон. Дескать, не наша то забота, наша – лазутчиков ловить да с агентурой работать. Но разве Алексей слушал его! Я, говорит, заговоренный, меня пуля не берет…
Но на этот раз ему не повезло. Знал бы, что так случится, может, и поостерегся бы, хотя вряд ли. Надо было знать его характер. Тогда в одной из танковых рот убило командира орудия – вот Жаков и решил его заменить. В ходе боя его танк оторвался от других машин и был окружен немцами. Ночью Алексей передал по рации: «Я один. Машина застряла. Веду бой». На вторые сутки в роту вернулся раненый радист и рассказал, как сражался экипаж танка. Их было четверо: Жаков, механик-водитель танка, помощник механика-водителя и радист. В течение суток экипаж дрался с противником в глубине его обороны. Танк утюжил окопы неприятеля, давил тяжелыми гусеницами дзоты, пушки, минометы, автомашины. Преодолев первую и вторую линии траншей, машина попала под перекрестный огонь. Справа вели обстрел вражеские орудия, с фронта двигались неприятельские танки. Поставив свою машину в укрытие, экипаж поджег два немецких танка и бронетранспортер, а затем точными выстрелами разрушил два дзота. Но тут и ему досталось. Немецкий бронебойный снаряд прошил боковую броню и вывел танк из строя. В живых тогда остались двое – Жаков и радист. Его-то, этого радиста, и послал Алексей за помощью, потому как сам был тяжело ранен и не мог выбраться из машины.
Потом за ним пришли. Оставляя на снегу длинную кровавую полосу, его под покровом ночи поволокли к нашим позициям. Потом он попал к хирургу на стол. Глянув на его синюшное лицо, пощупав-потрогав и заглянув в его остекленевшие глаза, тот посчитал, что он уже мертв, и приказал отнести в сарай, приспособленный под мертвецкую. Так и пролежал Алексей всю ночь на морозе, а утром, когда команда санитаров пришла в сарай, чтобы похоронить убитых, кто-то из них услышал негромкий стон. Глянули, а там среди трупов живой офицер шевелится. Доложили хирургу, тот: на стол его! Так и спасли человека. Однако после этого у Жакова стала барахлить почка. Чуть непогода или простуда какая – тут же хватается за бок. Так и мучился до сих пор…