Когда загорится свет
Шрифт:
— Вон старуха теперь изо дня в день пьяная, еще скандал какой тут разыграется… Мало было хлопот с Тамарой, с другими… И квартира ее там уже, наверное, готова, а она не перебирается…
— Ремонт? Какой там ремонт, неизвестно, когда он и кончится, — защищалась от лобовой атаки управдомши Фекла Андреевна.
Но та не уступала. У нее были свои планы относительно комнаты старухи. Комнатенка жалкая, но не такое время, чтобы перебирать. Есть крыша над головой и ладно. Поэтому она решила сама проверить, как обстоит дело с ремонтом.
Ей объяснили,
После долгого стука Фекла Андреевна решилась, наконец, высунуть голову в коридор.
— В чем дело?
— Впустите меня, Фекла Андреевна, у меня к вам дело.
Старуха переступила через порог и закрыла за собой дверь, боязливо придерживая ручку.
— Там у меня не прибрано.
— Ничего, ничего, я только…
— Нет, нет… Мы уж лучше здесь.
— Ну, если вам охота стоять в коридоре, пожалуйста. Мне все равно. Вот какое дело, Фекла Андреевна. Ваша квартира уже две недели как готова. Там сказали, что если вы не вселитесь на этой неделе, то ее отберут.
— Как отберут?
— Так и отберут, что ж вы думаете, две квартиры держать — и здесь и там? Не те времена! И у меня есть уже жилец, так что вы, пожалуйста, не тяните, а забирайте вещи — и айда!
— Вещи! Какие вещи? — испугалась старуха.
— Ну, мебель, что там у вас есть…
— Ничего у меня нет. Откуда? Ничего, решительно ничего. Поломанный столик да шкаф. А вещи? Какие у меня могут быть вещи?
— Ну, это уж не мое дело, есть или нет. А только до субботы освободите комнату, — сказала управдомша и с высоко поднятой головой стала спускаться по лестнице.
— А вы тут чего? — спросила она подозрительно, заметив на площадке Фросю в наброшенном на плечи цветном платке. После случая с Тамарой Евгения Трофимовна вечно опасалась какого-нибудь несчастья и в каждом жильце подозревала возможного самоубийцу.
Евфросинья сердито огрызнулась:
— Что мне, стоять не разрешается? С улицы я пришла, что ли?
Управдомша сдержалась.
— К Дорошу?
— К самой, — неохотно буркнула Фрося и, увидев снизу Людмилу, двинулась к ней.
— А я к вам… Хотя не знаю, может лучше не надо, может вы заняты…
— Заходите, заходите, — пригласила Людмила.
Фрося вошла и робко остановилась на пороге.
— Никого нет?
— Никого.
Она подозрительно осмотрелась и потащила удивленную хозяйку в угол к печке. Лишь теперь Людмила заметила ее обветренные, потрескавшиеся губы и синие круги под глазами.
— Что случилось, вы больны?
— Нет, зачем больна? А вот просьба у меня к вам… Только, может, вам трудно, так я…
— Я ж не знаю, в чем дело.
— Да я хотела у вас попросить, только если вы можете, Людмила Алексеевна. Вы ко мне всегда так хорошо относились… А тут так вышло, что мне обязательно нужно сто рублей… Я вам верну, через несколько дней верну…
— Сто рублей? Ну, разумеется, пожалуйста. Присядьте пока, Фрося.
— Ничего, я постою, —
Людмила отсчитывала потрепанные десятирублевки. Фрося, не глядя, дрожащими пальцами взяла деньги.
— Спасибо. Через несколько дней, ну самое большое — через неделю…
— Не срочно. Можете задержать и дольше.
— Дольше? Нет, зачем же… Я думаю, через неделю как раз успею.
Она повернулась и, не прощаясь, исчезла во тьме коридора. На мгновенье Людмила встревожилась. Фрося была какая-то странная. Хотя, быть может, просто больна, а может, неприятно было просить взаймы, ведь она обращалась к Людмиле впервые. Может, какие-нибудь новые осложнения с мужем.
Но вскоре она позабыла о своих наблюдениях: пришла Ася и наполнила квартиру щебетом. Потом явился Алексей, и пришлось подогревать ему обед.
Только на другой день утром вспомнила она о Фросе и снова забеспокоилась. Как бы узнать, что там происходит? И она решила пойти выяснить. Дверь открыл милиционер. Маленькая уютная квартирка зияла пустотой, на полу валялся мусор, на столе стояла груда немытых тарелок с остатками еды.
— Фроси нет? Я к ней на минутку.
Милиционер подал ей стул и исподлобья глянул на гостью воспаленными глазами.
— Нет… Уехала.
— Уехала? — удивилась Людмила. — Ведь она же была у меня вчера днем.
— Ну да, днем была, а вечером собралась и уехала. Прихожу ночью со службы, а ее уже нет… Только письмо оставила, что едет в деревню, к нему.
— К кому?
— Вы же знаете, Людмила Алексеевна, Степан в деревне, там его старики живут, колхозники… Вот и она туда.
— А дети?
— И детей забрала.
— И маленькую?
— И маленькую… Дети должны быть с матерью, пишет. Ну вот, забрала свое и ихнее тряпье, больше ничего не тронула. Деньги были дома — и те оставила… Уж не знаю, как она и уехала. Разве Степан ей прислал, да и то нет, они и не переписывались.
— Деньги она у меня заняла, — после некоторого колебания тихо сказала Людмила.
— У вас? Так вы знали?
— Да нет… Просто пришла, попросила одолжить на несколько дней…
— Так, значит… — как бы подтвердил милиционер и тупо уставился в пространство.
— Как же теперь будет? — неловко спросила Людмила, которую это напряженное молчание тяготило.
— Как будет? А вот так и будет… Пойдет человек на службу, придет со службы, тарелки супа некому будет подать, печку затопить. Ни поговорить с кем, ни с детьми поиграть… Вот тебе и жизнь!
— Дочка ведь ваша.
— Моя… А что с того? Я, что ли, ее родил, я ее кормил? Оно, конечно, без отца ребенку плохо, а без матери и того хуже… Что я ей тут дам? Будет одна дома сидеть. Меня по целым дням, а то и по ночам дома нет. Она вот написала, что дети должны быть с матерью. И правильно… А я как? — спросил он вдруг и взглянул на нее с такой болью в глазах, что ей стало не по себе.