Когда закончилась нефть
Шрифт:
Только не надо пения, подумал он, но высокое, ангельской чистоты сопрано уже разливалось в вязком воздухе, острой бритвой разрезая кожу и нервы, выжигая из легких кислород, лишая остатков самообладания…
Он пришел в себя одним из первых. Люди корчились на земле, как черви; бессмысленные, потерявшие всякое выражение глаза, покрытые пеной рты, изменившиеся до неузнаваемости — одинаково изменившиеся — одинаковые лица. Типовые болванки вместо лиц.
«Как же я вас, тварей, ненавижу», — подумал Илья обессиленно, переводя взгляд на блестящие фигуры, неподвижно зависшие над плацем. Но посыл не долетал, рассыпался в труху на полдороге и опадал на землю. В груди была выжженная пустыня, на языке пепел…
«Искупление», дерьмо собачье. Такое же дерьмо, как эти вот свежепоказанные веселые картинки, поганое нейропрограммирование… Как Бухенвальд этот безобразный, бесстыдный; как унизительное до кишечных коликов клеймо на спине. Как все, что исходит от них. Нечеловеков.
Они ненавидят нас не меньше, чем мы их, успел подумать Илья перед тем, как вырубиться. Они искали шанса запустить в нас когти с начала времен.
И вот в один прекрасный момент мы наконец стали достаточно неосторожны.
…Можно ли и в самом деле что-то еще изменить?
…Жаль, что Вась-Вась пас.
Хотя он как раз считает, что ничего изменить нельзя…
Им дали отлежаться с полчаса, после чего сухо объявили об очередном раунде Лотереи и погнали на смену. Насос перестал запинаться, шел как по маслу. Вроде как все само прошло.
Подкашивались ноги. Голова раскалывалась на части. «Лучше бы они нагнали змей», — подумал Илья, качая. Качая, черт его подери, качая. Наполняя ложкой море…
К полудню запустили серный дождь.
Остаток дня прошел как в тумане. Ни на разговоры, ни на мысли не осталось душевных сил. Даже предстоящий розыгрыш, казалось, утратил свою важность. Для Ильи, впрочем, Лотерея уже давно была пустым звуком. Его шансы выиграть изначально равнялись нулю, а с течением времени приобрели отрицательное значение. Собственно, «лотерея» было условным названием, больше подошло бы «взвешивание». Переход из плевелов в злаки осуществлялся, конечно же, не по принципу случайности — об этом не уставали напоминать крылатые, — а по совокупности достижений. Достижения же Ильи работали против него.
Вообще, это был гениальный финт. Общая квота запечатленных составляла сто сорок четыре тысячи. На десять с лишним миллиардов. Смешная цифра. За без малого год своего пребывания в лагере Илья ни разу не видел, чтобы кто-то сорвал банк. Правда, целых два раза слышал. Пышно разукрашенные подробностями истории о двух счастливчиках, которые попали из золушек в королевы. Прекрасный стимул остальным золушкам продолжать со смирением надраивать собственные души. Ищите, да обрящете; стучите, да откроется. Блестяще, право слово.
Когда падала звезда Полынь, никто и представить не мог, что ее вкус окажется так горек.
Вечерняя пайка пошла Эйнару. Илья не раз гадал, что тот с ними делает. Отдает в обмен за товары? Неужели и в самом деле за пределами лагеря есть живые? Палаточные городки, ненайденные бункеры, сеть сообщения, торговые каналы? Может, еще не всех перемололи? Не зря же всадники продолжают мельтешить… По вечерам небо на горизонте освещалось красными вспышками. Что-то там происходило. Знать бы, что.
Густой маслянистый воздух осязаемо давил на плечи.
— Взорвать бы все тут к хренам, — сказал Илья, оскалившись. — Со всеми их возможностями и отсрочками. Плюнуть в морды и порвать их нацистские задницы на британский флаг. Хоть десяток, хоть сколько… А?
Эйнар неопределенно пожал плечами:
— А что потом?
Да какая разница, хотел сказать Илья, но это было бы преувеличением.
Он скинул ботинки и, не раздеваясь, лег. Больше всего на свете хотелось устроить новый трип, но идти на повторный заход через сутки после предыдущего означало бы впустую переводить товар.
Сложно представить, что когда-то они с Ленкой ссорились, орали друг на друга, даже однажды всерьез пытались разойтись. Сколько несущественного человек успевает накопить по ходу жизни… Чтобы расставить приоритеты, требуется чрезвычайная ситуация. Научаешься по-настоящему ценить, что имеешь, только когда оно ускользает из рук… Когда-то он считал, что ничего не может быть хуже мира в том его состоянии, в котором им довелось жить…
— Я, Илюха, знаешь, с какой мыслью каждую ночь ложусь? — неожиданно сказал из темноты Вась-Вась — без вступлений и без разгона, будто продолжая оборванный разговор. — «Какая мне завтра выйдет побудка?» Говорят, три есть кнопки. Ежели все по-прежнему, то сирена. Значит, не кончено еще: не накачано, сколько надо. Значит, еще один день — подымайся, одевайся и тащи гузно к насосу. Недостаточно еще потрудились, не отслужили положенного. Каждый день боюсь: а что, как срок вышел, а мы не поспели? Что завтра другую кнопку решат жать, содомскую. Проснемся в середке пекла полыхающего, ни вдохнуть не успеем, ни молитву последнюю зачесть.
Илья лежал, уставившись пустым взглядом в темноту, от усталости еле удерживаясь в сознании.
— А есть еще третья кнопка, — бормотал Вась-Вась убаюкивающе. — Ерихонская. Когда последняя капля в бак капнет, когда ошибку свою до дна повычерпаем, придет пора на эту кнопку жать. Проснемся от громкого сигнала — стократ громче сирены, так что уши зажать придется, чтоб перепонки не лопнули — аж сам воздух затрясется, аж в глазах потемнеет. И стены все порушатся, и бараки по досочке облетят, и крылатые прочь попрыскают. И это, Илюха, будет самый сладкий на свете звук — пусть хоть кровь из ушей, пусть хоть нутро наизнанку.
— Сказочник ты, — еле двигая губами, проговорил Илья. — Бездонный бак-то, вот какая штука. Не будет последней капли, и сигнала не будет. Да и кнопки небось не предусмотрено.
Он повернулся на бок, натянул на себя одеяло.
— Есть, — убежденно сказал Вась-Вась. — Предусмотрено. Потерпеть надо.
«Надо потерпеть, — эхом отозвался в голове Ленкин голос. — Когда-нибудь все это закончится…»
— Во всем смысл есть, — монотонно бормотал Вась-Вась. — А ты понимать не хочешь, мечешься…