Когда завтра настанет вновь
Шрифт:
От этого зависит очень многое.
— Эш, иди в свою комнату, — отрывисто приказала мама.
— Нет. Останься. — Я посмотрела на Эша: он и не думал вставать, лишь глядел на меня тревожно и пристально. — Я хочу попрощаться с вами обоими.
— Не будет никакого прощания. — Схватив меня за руку — сильно, жёстко, даже больно, — мама рывком заставила меня встать. — Не знаю, что за блажь взбрела тебе в голову, но даже думать об этом забудь. Я никуда тебя не отпускала.
— Мам, я не хочу уходить. Но так нужно. Я не могу объяснить тебе всего, но… от этого
Я смотрела ей прямо в глаза, и мама сощурилась; а я очень надеялась, что не говорю лишнего. С другой стороны, я не скажу больше того, что мама уже знает.
От Коула, который по-прежнему приходил к ней четыре года назад.
— Ты… ты видела этого дин ши? — её голос понизился до угрожающих ноток. — Это он тебе наплёл?
— Коул. Его зовут Коул. Да, я встретила его.
— Понятно. — Мамины пальцы ещё сильнее врезались в моё запястье. — Значит, так. Никуда ты не идёшь. В кино — тоже. Отправляешься в свою комнату и сидишь там, пока я не…
— Мам, я когда-нибудь делала что-то плохое? Врала тебе? Связывалась с плохими людьми, с плохой компанией?
Она стояла, крепко удерживая мою руку. Губы сжаты, глаза сверлят меня кусочками сизого льда. И, конечно, она даже не думала меня отпускать: какая мать отпустит своего ребёнка в другой мир — добровольно, на всю жизнь, зная, что больше никогда его не увидит? Я бы своего наверняка не отпустила.
Но я должна убедить её. И её, и Эша.
Обязана убедить.
— Мам, я знаю, как ты любишь меня. И ты, и Эш. Так же, как я люблю вас. Поэтому я ухожу. Чтобы защитить вас, — я говорила спокойно, но решительно. — Но вы с Эшем должны знать, что я жива… что где-то там я жива и счастлива, что я ушла вместе с тем, кого люблю, и он не такой, как отец. — Я перевела взгляд на брата, молча наблюдавшего за мной. — Он никогда меня не оставит.
— Так всё дело в нём? В этом фейри? Ты влюбилась, он поманил тебя пальчиком, и ты готова бежать за ним, куда угодно? — в её голосе прорезалась горечь и боль. — Не оставит, говоришь! Я тоже так думала в своё время, а потом…
— Нет, дело не в нём. Совсем даже не в нём. Просто он единственный, кто может меня спасти. — Я покачала головой. — Мам, ты воспитала меня хорошей девочкой. Благоразумной девочкой. Я ненавидела отца всю свою жизнь, ты помнишь, и о фейри с Эмайна всегда думала с опаской. Во мне течёт их кровь, я не поддаюсь их очарованию, мне не так просто вскружить голову. И вы с Эшем, этот дом, моя привычная жизнь… всё это значит для меня куда больше, чем какой-то парень. Я бы никогда не покинула вас, если б так не было нужно.
Мама смотрела на меня. И я знала, что именно она сейчас вспоминает: слова Коула — о том, что когда он звал меня с собой, я отказалась уходить.
Слова, доказывавшие, что я говорю правду.
— Мам, ты должна мне поверить. Я твоя дочь. Я никогда не прекословила тебе, не своевольничала, не оспаривала твои решения. — Я накрыла мамину руку свободной ладонью. Её пальцы подрагивали, мои — нет. — Ты веришь в меня? Веришь, что я не сделаю глупость, что я поступаю правильно?
Я не знала, сколько мы стояли так, на солнечной веранде, где тепло пахло нагревающееся дерево. Мама смотрела на меня, вглядываясь в лицо, так похожее на её собственное, — и я почти видела, как счётами щёлкают её мысли, сводя концы с концами, пытаясь осмыслить, пытаясь понять…
— Это точно не ложь? Не обман? То, что тебе нужно уйти?
Я кивнула, и мама вздохнула так, словно вся тяжесть мира только что обрушилась на её плечи.
Многие родители считают, что они всё знают лучше своих детей. Ведь те — неразумные, глупые, никогда не вырастающие существа, которые потом обязательно скажут «спасибо» за все решения, что были приняты за них. Отчасти именно поэтому мы имеем огромное количество сломанных судеб…
В следующий миг пальцы на моём запястье ослабли — и разжались.
— Тебе помочь собраться? — негромко, почти спокойно поинтересовалась мама.
…к счастью, моя мама никогда не относилась к этой категории.
— Нет, — я надеялась, что голос передаст всю мою благодарность и теплоту. — Я поеду налегке.
— Может, тебя отвезти?
— Я лучше на автобусе. А то вдруг рядом с тобой передумаю. — Я порывисто поцеловала её в щёку. — Спасибо, мам… В долгих прощаниях лишь больше слёз, ты же знаешь.
Она сжала меня в объятиях так крепко, словно хотела сломать пару рёбер. Затем, мягко отстранив, подтолкнула к двери в дом:
— Иди, одевайся. Пока не передумала я.
Когда я вернулась на веранду, мамы там не было. Только Эш по-прежнему сидел за столом, провожая взглядом каждое моё движением.
— Я помню, что обещала тебе всегда быть рядом. Прости. — Я присела на корточки перед его стулом. — Ты ведь веришь, что я никогда не бросила бы тебя? Если бы могла?
Брат молчал. Лишь смотрел на меня сверху вниз, льдистым синим взглядом маленького тилвита.
Но даже под этим взглядом я — впервые за очень долгое время — ощущала себя действительно старшей сестрой.
— И фейри тут не при чём. Он… он столько для меня сделал, Эш. Столько раз спасал мою жизнь. Знаю, прозвучит безумно, ведь я вроде бы ей не рисковала. Вернее, ты об этом не знаешь. Но это так. — Я взяла его руки в свои: тонкие, хрупкие, как у куклы, ещё детские пальчики. — Не все они одинаковые. Не все такие, как отец. Помни об этом, ладно?
Эш наконец разомкнул губы.
— Я не могу ничем помочь? Чтобы тебе не пришлось уходить?
— Нет.
— И этот фейри… он правда поможет? И сделает тебя счастливой?
— Да.
— Это хорошо. — Брат опустил взгляд на наши переплетённые ладони. Затем снова посмотрел на меня, и недетские глаза его были спокойны. — Я верю тебе. Я знаю тебя. Ты ведь моя сестра.
— И единственный друг, — закончила я за него. От этих слов мне снова сделалось больно. — Ты найдёшь себе других друзей, Эш. Лучше меня. Тебя ждёт большое будущее. Только помни, что если ты вдруг начнёшь творить глупости, я приду с Эмайна и отшлёпаю тебя, даже если тебе уже стукнет сорок лет.