КОГИз. Записки на полях эпохи
Шрифт:
Утром водку, взятую из ресторана «Россия» допили, теперь уже с горя.
3
Генка сидел на обрыве Ковалихинского оврага среди зарослей крапивы и репейников. В башке его была какая-то каша, а вокруг – полынь и очень красивая конопля с резными листиками.
Вот откуда они, эти листики, взялись на хохломских плошках Нади Лушиной. Ее мастерская в деревянной избушке с большой русской печкой, в которой сушились расписные чашки, была рядышком, прямо тут, за ковалихинской баней.
Генка сидел на краю оврага, напротив своего дома,
Понедельник: вроде надо идти на работу, но пришлось позвонить, что заболел. Главное в его болезни было то, что он не мог принимать решения: что делать, как делать и в какой последовательности, и зачем. И еще он понимал, что это заболевание у него в голове, у него в мозгах.
Жена с детьми ушла к родителям. Это тоже определенный показатель: женщины всегда оберегают своих детей от контактов с больными. И начальник на работе вполне определенно сказал: «Поболей денек-два!» Конечно, есть радикальный способ – сто пятьдесят! И все пройдет! Точнее – все продолжится. Как в Москве…
События двух последних московских дней Генка не мог восстановить: не мог восстановить их порядок и взаимосвязь. Наверное, это оттого, что день и ночь в его жизненном расписании поменялись.
На премьере в театре оперетты он был. Цветы, которые ему дали, чтобы вручить композитору Пожлакову, он преподнес автору либретто Глебу, а тот, зло ворча, сунул их какой-то интеллигентной старушке, что перед началом спектакля рассаживала зрителей по местам. Из всей оперетты Генке запомнился только один сочный мясистый каламбур: героя по имени Арон Гутман называли «орангутангом».
После спектакля почему-то все решили, что Генку надо женить на какой-то кинозвезде Насте Бертинской. Она только что выгнала, а точнее, развелась со своим очередным мужем, рок-музыкантом Сашей Братским. Причина банальная: тот ложился в ее постель, в ее крахмальные простыни прямо в грязных джинсах и носках. И ботинки разбрасывал где попало. Вообще, трудно представить эту нежную белоснежную Ассоль и рок-музыканта вместе. Хотя предыдущий муж у нее тоже был не подарок: артист-мажор Никита. Здоровенный лось, всегда полупьяный и готовый радоваться чему попало, и Настя – миниатюрная куколка. Рассказывали, что она воткнулась лбом в косяк двери, когда он нечаянно задел ее плечом и попала в больницу, где ей наложили несколько швов. Поэтому – развод!
В гости к Насте поехали большой шумной кампанией на двух такси. Но в результате попали к поэту-песеннику Лене Дербеневу. Тот недавно крестился и стал просто апологетом православия, ортодоксом. Каждую неделю Леня теперь ездил к батюшкам в Загорск в Троице-Сергиеву Лавру, соблюдал все посты, в рыбные дни ел осетрину с хреном, а до кучи еще купил он у известного хранителя старообрядческих ценностей Михаила Ивановича Чуванова несколько дорогущих икон семнадцатого века строгановских писем. Чуванов ведь как блюститель истинно православной веры строгановские и иконы царских иконописцев за правильные не признавал.
Теперь же Леня решил еще избавиться
Опять пили. Виски «Клуб-99» и вообще Ленин буфет был весь из спецмагазина «Березки». Если не опустошить его, то хотя бы все попробовать надо было.
Леня с Глебом как высокотолерантные абстиненты обсуждали около инструмента, то бишь пианино, последний вариант текста какой-то песни для певца Кикабидзе. Хотя Глеб плохо слушал, но насмешливо гудел:
– Какой же ты православный: «есть только миг между прошлым и будущим!». Это же чистый буддизм!
Непонятно: почему? что за жест? – но в конце этого спонтанного вечернего визита обе коробки с книгами были подарены Генке. Даже не подарены, а переданы со странным напутствием: «Ты мне тоже что-нибудь когда-нибудь подаришь!»
Как Генка притащил, а точнее, привез к себе в город, к себе домой, эти две здоровенные коробки, он не понимал и не помнил.
4
Две коробки с книгами стояли у него дома. Он их видел утром в комнате на полу.
На той стороне Ковалихи, этого заасфальтированного оврага с девятиэтажками вдоль, стоял чудом уцелевший небольшой деревянный домик. В нем когда-то жила старуха Магитс. Генка у нее давным-давно покупал полную многотомную еврейскую энциклопедию.
Старуха-еврейка спрашивала у Генки: «Идиш?» Генка врал, что – идиш, немножко идиш, и врал, что его дядя Шапиро работал на станкозаводе. Хотя никакого дяди Шапиро в его роду и никакого станкозавода не было. Потом еще несколько раз старуха Магитс звонила к нему домой, поздравляла с какими-то праздниками и приглашала в гости попить чаю и поесть мацы.
По ржавой крыше маленького деревянного особнячка, который с этой стороны оврага был хорошо виден, медленно ползла подтаявшая большая глыба заледеневшего грязного снега. На ней сидела ворона и что-то усердно, по-рабочему, клевала. Глыба ползла медленно, но все равно сползла и упала. Ворона взмахнула крыльями и уселась на кучу уже упавшего снега, чтобы продолжить клевать…
…Генка очнулся от забытья: в темноте мерцал замолкнувший на ночь телевизор. В открытое окно было слышно, как спит город. Деловито, даже торопясь, Генка снял мокрые от пота трусы и майку и надел чистые, поменял влажные простыни, взяв свежие, и снова лег. Сна не было. Это была уже третья бессонная ночь, самая тяжелая, Генка знал. Он закрыл глаза, хотелось забыться.
…по комнате гулял тяжелый черный ветер. Он именно гулял, ничего не комкал, не срывал. Он гулял, обстоятельно проверяя все углы, ненадолго забиваясь то под стол, то под диван.