Кого не взяли на небо
Шрифт:
Аглая подошла и присела на краешек рядом.
— Истинные металхэды — наивные лохи. У меня папа был такой: лохматый, с гитарой, в серьгах и татуировках. Я всё о вас знаю: вы опасные и бесполезные мечтатели. Кстати, я вспомнила, где видела эту бабу в красном, — она кивнула в сторону каменной плиты и родника:
— У родителя имелся целый шкаф виниловых пластинок. Я любила рассматривать обложки. На одной из них была нарисована она — та, которую мы недавно видели.
— Хм, — Скаидрис склонил голову в её сторону, — И кто она, по-твоему?
— Папа говорил, что она — самая опасная сука во всей
Лив снова уставился в огонь:
— В этом месте можно встретить кого угодно, — пробормотал он — Даже кельтскую ведьму. Мы с тобой в юдоли страдания и наслаждения, и эти стены пропитаны болью и страстью, вожделением и коварством — эта атмосфера привлекает тёмные сущности.
— Тогда давай рассказывай, в чём тут дело, — Бездна слегка двинула бедром, прижимаясь к мужчине, что выглядел юношей, — И возможно, ты получишь приз. Если мне понравится легенда.
Скаидрис кивнул и начал свой рассказ:
— Давным-давно, когда солнце было богом, в этих глухих местах обреталось маленькое, но гордое племя древних ливов... — начал Скаидрис.
Легенда о Вайде.
«Здесь племя обреталось ливов, суровых воинов и гордых жён
Любили молоко и мёд и пиво; водили коз и пчёл, колосья ячменя
Охотились на зайцев и оленей; бока соседям мяли иногда.
Вождь мудро верховодил племя, Риндаугом свирепым звался он.
В погребах хватало еды; на пальцах воинов сверкали серебряные кольца, а высокие чела их жён украшали янтарные диадемы. Одна печаль-забота: повадились бабы одних лишь дочерей рожать. Ведунья с ворожеей оказались бессильны; никто не знал, что за напасть такая приключилась. И вот однажды пригожим утром из лесной чащи выходит дева неописуемой красы и стати, глаза зелёные, а волосы словно золото. Пришла она к Риндаугу в избу и говорит:
Я Вайда, жрица капища, что в старом гроте у скалы
Беду я знаю вашу и здесь, чтобы помочь.
Средь воинов своих двух сильных отыщи
Двух сильных молодых здоровых, потомства жаждущих.
В святилище пусть жертву щедрую несут, а будет это в полнолуние.
Ворожея и ведунья отговаривать вождя пытались: мол, ведьма это, никакая не жрица, земля вокруг Чёрной скалы зачарована губительным мороком, не посылай туда ни подарков, ни воинов.
Прогнал он прочь вещуний бесполезных
А в час назначенный два воина
С холщовыми мешками на плечах отправились к скале
Вернулись поутру, да поспешили к жёнам,
А фиту месяцев спустя те родили мальчишек.
К тому времени Вайда в деревне ливов крепко обжилась: хворых исцеляла, покойников на тот свет провожала, не гнушалась скотину лечить, да роды у баб принимать. Растаяло сердце Риндауга; не мог налюбоваться он на красавицу и взял к себе наложницей: отныне Вайда с ним делила и постель и крышу над головой. После очередного рождения мальцов вождь Риндауг богам хвалу вознёс, а жрицу почести великой удостоил: стала она ему женой. Каждое полнолуние на древнее капище ходили сильные воины с богатыми дарами, а позже жёны тех мужей приплод несли исправно: рождались мальчики.
И вождь и ливы — все довольны были
Риндауг радовался, всё бы хорошо, да только незадача:
Приметил он за молодой женой одну загадку: бывали дни, когда
Замучив вусмерть ласками вождя и убедившись,
Что уснул тот, она сбегала из постели
И в лес стремилась, полностью нагая.
Решил он проследить за ней, покровы с тайны сдёрнуть.
Он следовал за обнажённым телом жены, мелькающим среди деревьев. В жёлтом свете старой ущербной луны фигура женщины напоминала призрак в погребальном саване. Вскоре они достигли Чёрной скалы, входа в древнее капище; нагая дева и воин, крадущийся следом. В пещере её ждали. Два лучших воина Риндауга — те, что два года назад пришли сюда с богатой жертвой, после став отцами. В руках воины сжимали обнажённые клинки. Они порезали запястья и возлегли на жертвенный камень, а к ним присоединилась Вайда. Она вкусила их крови и отдалась обоим сразу.
Отведав крови, на алтарь легла,
Став ножнами для двух клинков:
Заветный ритуал свершился.
Кричала аки выпь, испила серебра,
И новый месяц народился.
— Ну что же, — молвил Риндауг, выйдя к алтарю, — Я вижу перед собой богиню плодородия и обязан принести ей жертву.
С этими словами он зарубил двух воинов и, отрезав им головы, бросил те к ногам жрицы.
— И вижу я неверную жены, что жаждет наказания...
Он схватил изменницу за золотые косы и поволок прямиком к роднику, там наказал лежать ей. А чтобы не сбежала придавил плитой, той самой, на которой она разбила ему сердце. Плакала она долго, да и сейчас плачет, хочет чистыми своими слезами прощение себе вымолить, да только некому прощать: нет уж в живых Риндауга, а более никому из живых с плитой той не сладить.»
* * *
— Занавес, — Скаидрис облизнул пересохшие губы и поднялся на ноги.
Он прошёл вглубь — к каменной плите, лежащей сверху чаши, в которой рождался источник. Откинув волосы с лица, он опустился на колени, погрузив лицо в кристально чистую воду. Руки, что обвили его шею, не принадлежали неупокоенной жрице — то были ладошки совсем молодой девушки:
— Шикарная стори, — шепнули в ухо влажные губы, а потом его повалили на жертвенную плиту.
* * *
Тем временем в замке из красного кирпича.
— Отпусти, Йоля, — Монакура Пуу упёрся огромной ладонью в обнажённую спину, женщины, лежащей перед ним на боку, и поёрзал задницей.
Бесполезно: его могучее орудие надёжно застряло в нежном плену.
— Ты просто ненасытная сука, — гигант оставил попытки высвободиться; но продолжал двигать жопой: теперь его цели изменились.
— Я не так часто выбирала женское тело для своих воплощений, — мурлыкнула Йоля.
Её спина выгнулась, она расслабила мышцы бёдер и моментально поймала ритм.
— И как оно? — пыхтел бывший барабанщик.
— Вот, вспоминаю... Быстрее... Откровенно говоря, я не собиралась вселяться в эту рыжую дылду — это вышло спонтанно; необдуманный, легкомысленный поступок... Быстрее...
Её голос превратился в срывающиеся на крик всхлипы:
— Если бы кто-нибудь, обладающий нормальным чувством юмора, оказался на моём месте, он тоже не удержался бы от желания слегка пошалить. Понимаешь, мой хороший... Ах... Ох... Эта дура напялила на себя красную шапку, а в руках держала корзинку, набитую весьма необычными пирожками...