Кого не взяли на небо
Шрифт:
Подбородок старика продолжал трястись на краю грязной кружки; затуманенные глаза прикрылись.
— Он не в себе, — покачал головой лив, — Он меня не узнаёт. В аптечке броневика есть ампулы гексонала. И мескалин. Мы всё от него узнаем.
— Не надо, — буркнула Йоля, — Сердце не выдержит.
Носок её сапога пнул старика в коленку:
— Говори, дед.
Старик молчал. Монакура ещё выше поднял кружку, но пленник резким движением высвободил голову. Кружка обрушилась на лицо старика, что-то хрустнуло, и в руках сержанта осталась
— Говори, дедушка, тебе тут одному всё равно конец, выбирай, каким он будет.
— Я под полом прятался, там, — старик мотнул головой вниз, на половые доски, старые и с огромными щелями.
— Правильное решение, — сказал ему Монакура.
— То, что он прятался или что заговорил? — поинтересовалась Йоля.
— Оба, — ответил сержант, — Умрёт легко и быстро, не так, как домочадцы его.
— Бьюсь об заклад, Монакура Пуу, этот старик умирать не хочет. Правда, дедушка?
Йоля снова пнула старика в голень носком своего проклёпанного сапожища.
Старик молчал.
— Кто? — повторил Пуу.
Старик обескураженно покачал головой. Монакура нахмурился и поднял руку, но Йоля отрицательно покачала головой. Она жадно вгрызалась в кость, почти освобождённую от мяса, и по её подбородку стекали капли кровавого сока.
— Ладно, — сказал сержант. — Ну, а что слышал то? Ты же должен был что-то слышать.
Старик молчал.
Он сидел, свесив седую голову, и на его трясущиеся колени капала кровь. Йоля встала и направилась к крышке люка, ведущего в подвал. Открыв его, она спустилась вниз. Монакура подметил, что командир не удосужилась взять лучину или спички. Погрохотав там чем-то, Йоля вернулась, и её обычно слегка одутловатое лицо расправилось. К своей плоской груди предводительница прижимала пузатый бочонок. Подойдя к старику, она швырнула ему в лицо обглоданную кость.
— Есть ещё такие? — спросила она, побулькивая содержимым сосуда.
Андреас кивнул.
— Брось эту затею, Монакура Пуу. Ты ничего от него не добьёшься. Поищи-ка лучше кружки.
— Мы должны найти убийц, — гнул свою линию сержант, — Мы должны покарать этих тварей. Разве тебя не мучает совесть, Йоля?
Жёлто-зелёные глаза полыхнули красным, блеснули кончики острых клыков:
— Нет, Монакура Пуу, меня ничто не мучает. Внутренние конфликты и противоречия — удел смертных. Покарать тех, кто это сделал, могут лишь боги. А мне сейчас недосуг. Кружки тащи.
— Это всё потому, — бурчал себе под нос сержант, копаясь в кухонном шкафу, — Что у собак нет совести.
* * *
Гружёная Ньяла подпрыгивала на крутых кочках и рычала, проваливалась в коварные ямы, ухабы, медленно, но непреклонно пробивая себе путь по заросшему полю. Наконец она выползла на старую, мощёную булыжником, дорогу. Однако машину продолжало мотать из стороны в сторону. Не менее сильноштормило и Аглаю Бездну, вцепившуюся в руль. Сидение водителя занимал Монакура Пуу, а девушка расположилась у него на коленях. Пассажирское место делили Скаидрис и Соткен. Йоля, припёртая к щели меж двух сидений, с трудом сдерживала навалившийся на неё груз награбленного добра, что занимал весь десантный отсек.
— Куда теперь? — заплетающимся языком спросила Аглая и случайно отпустила руль.
Монакура вдавил в пол педаль тормоза; Ньяла пошла юзом и остановилась на краю заросшей бурьяном мощёной дороги: броневик накренился над кюветом, встав на два боковых колеса. Спустя пару томительных мгновений, авто опустилось на все четыре конечности.
— Зря уехали, — поддержала девушку Соткен, — Пристрелили бы Андреаса, закопали трупы и порядок. Там хотя бы ванна имелась. Железная. Железо быстро греется.
— Ванну я взяла с собой, — икнула Йоля.
— Гонишь, тёть, — возразила Аглая, — Ты не одна такая умная, я тоже пыталась, но это корыто болтами к полу привинчено: такими болтами железнодорожные рельсы крепят, — Аглая.
У неё перед носом оказался кулак, затянутый в коричневую протёртую кожу. Ладонь разжалась, демонстрируя огромный болт.
— Ёп твою мать, — восхитился сержант.
— Лады, — пролепетала Бездна, — Я на базу рулю, не хочу в кирхе больше ночевать — там сквозит жутко.
— Зеки всё наше пиво выпьют, — озаботился Монакура.
— Ага, — согласился Скаидрис, — Но сначала они нас всех убьют: траур по близнецам только начался. Мы тут пивком балуемся, а там водкой психотропы запивают. Поминки продлятся гораздо больше десяти дней. Единственный способ оказаться на базе — перебить их всех.
— Нет, — отрезала Йоля.
— Тогда куда мы направимся, госпожа лейтенант? — заплетающимся языком спросила Соткен, путая немецкие, русские и латышские слова.
— Мне надо выйти по нужде, — ответила госпожа лейтенант и оглушительно рыгнула.
— Отлично, — оживился сержант, — Мелкая, рули к обочине. Передохнём, выпьем эля, подумаем. А что там в бардачке? Есть чё стоящее?
Скаидрис открыл дверцу: золотисто-перламутровый поток хлынул на его колени и пол под ногами.
— Тебе понравится, тварщ сержант, — сказал лив, принимая поток сидюков в подол своей кенгурухи с которой пялил мёртвые глаза полуразложившийся Берджрих Сметана.
— Давай сюда, — сержант схватил первый попавшийся диск и сунул его в щель сиди-проигрывателя.
— I really wanna die, — заявил Джим, и, после пары аккордов, взятых на акустической гитаре, пространство кабины броневика наполнилось плывущими психоделическими клавишами.
— Doors, — умилилась Соткен, смахивая пьяную слезу с длинных ресниц.
— Assassination, — поправил кривушку сержант.
— Тащем та очуменно, согласись сержант, — вскинулся Скаидрис, — Блэк вокал, наложенный на фирменный саунд Моррисона.
— А ну пошли все нахер из кабины, — возопила Йоля, — Я сейчас лужу сделаю. Музыку можете не выключать.