Когти Каганата
Шрифт:
А Хрущёв встал в патетическую позу, и зычно объявил:
– Нами намечен план мероприятий вашего пребывания на передовой, но прежде, чем перейти к изложению плана, я, как представитель принимающей стороны, обязан выяснить ваши собственные намерения. В самом деле, ведь вы же не раненых в госпитале приехали навестить! Но что в таком разе привело вас, сына великого народа и внука великого писателя сюда, в столь грозный час, и какую помощь мы могли бы вам оказать?
– Сказать по правде, помощь мне действительно нужна, – кивнул Толстой, и тут же внутренне закричал от боли, причинённой неосторожным кивком. – Не берусь судить, виноваты ли в том гены моего именитого
Хрущев в задумчивости постучал по столу пальцами.
– Выражения у вас очень образные, Илья Андреевич. Но к чему вы ведете?
«Здесь лед тонок как бумага… Осторожно, по миллиметру, не сразу, потихоньку…», – молниеносно мобилизовал себя американец.
– Я решил порвать с журналистикой одним ударом, – сказал он. – Для того, чтобы, фигурально выражаясь, жениться на литературе. Но для этого замысла нужны новые и чрезвычайно сильные впечатления. Вы, русские, остались с гитлеровцами почти один на один. Моя страна и другие союзные страны обещают помощь, а сами ждут…
«Вот тут можно кольнуть и посильнее…»
– Вероятно, я не должен этого говорить, но у меня складывается впечатление, что моя страна ждет, кто же кого пересилит под Сталинградом...
– Переможет, – сказал Хрущев.
Американец сбился.
– Простите, что?
– Хорошее русское слово – «переможет». «Кто кого переможет». Вдруг для книжки пригодится.
– О, – только и смог вымолвить Толстой, но, пересилив удивление, продолжил.
– Вот за этим я и приехал. Показать русского солдата в тяжелейший для него момент. В момент, когда вся планета замерла в ожидании! Я должен увидеть боевые действия, должен побывать в окопах и поговорить с воинами.
Хрущев потер руки, изображая предвкушение.
– Как будто мои мысли читаете, дорогой мой человек! – воскликнул он. – Только вам вовсе необязательно отправляться в окопы. Солдаты и наши, и вражеские с радостью сами явятся пред ваши очи. Да мы для вас! Мы для вас, Илья Андреевич… Эх, не зря мы готовили план… Всё увидите, всё! Технику, укрепления, все, что способствует нашей победе, но при этом не является военной тайной, конечно. Я лично вам буду помогать, объясню-расскажу, что непонятно. Только спросите. Ну, а для начала…
Хрущёв хитровато прищурился.
– Знаете ли вы, что способствует победе более, чем техника и стратегия?
И, не дожидаясь реакции, важно провозгласил.
– Моральный дух. Войну выигрывает не та армия, у которой лучше техника и лучше командиры, а та армия, где выше моральный дух и где наиболее целенаправленно проводится партполитработа в войсках. Без морального духа хоть сто тыщ, хоть мильён штыков – просто стадо баранов. Пара хороших овчарок такое стадо в два счёта загонят куда захотят. Ведь что такое солдат, не нюхавший пороха? Барашек, которого гонят на убой! Шейка тоненькая, ручки – палочки, уши – торчком, и вдобавок – испуганные голубые глазки! Вот каким он попадает в руки политработников. Совсем другое дело, когда с ним проведут политвоспитание – это уже не барашек, а чудо-богатырь*: шея набычена, руки крепко сжимают винтовку, а в глазах стоит лютая ненависть к врагу.
– Да-да, –
– Вот-вот, – обрадовался Хрущов. – Именно решается. Но не танки с пушками у кого сильнее, а дух! Идея! А Геббельс и его министерство пропаганды зря стараются – с нашими сталинградцами финт не пройдёт.
Член военного совета довольно натурально изобразил хищный оскал, и продолжил:
– Правда, в эти дни германец, скотина, как с цепи сорвался. Прёт, не считаясь с потерями. Жарко сейчас в окопах, а то бы мы вас, дорогой мой человек, свозили прямо на позиции… Но ничего, и без того постараемся обеспечить нужные впечатления. Вначале – строевой смотр, специально для вас. А что, покажем вам наших молодцов-красноармейцев, которым завтра в бой, а им продемонстрируем вас для воодушевления. Вы же для них – не просто иностранный гражданин, болеющий за уничтожение фашизма единой мировой волей – нет! – Прежде всего, вы для них внук самого Льва… эээ… Николаевича Толстого. Это ж вам – не хухры-мухры!
Последняя идиома заставила американца вскинуть на собеседника испуганный взгляд.
– Подумайте, Илья Андреевич. Ведь наши солдаты вашего деда в школе изучали, а теперь его внук приехал разделить с ними тяготы военных будней! И, что характерно – не в Москву приехал, где бы вас, к слову сказать, в гостиницу поселили, в Большой театр сводили, да в ресторане накормили. Нет! Приехал на фронт, под Сталинград! Это дорогого стоит, говорю вам!
Хрущев остановился у стола и рассеянно пошелестел лежащими там бумагами.
– Да, ну, и с ранеными обязательно встретитесь, которые из самого пекла вернулись. Уж они вам в лучшем виде расскажут, что и как там делается. Посмотрите, как политруки проводят политчас – так сказать, вблизи понаблюдаете процесс поднятия боевого духа. Вы воодушевитесь увиденным, а люди воодушевятся вашим присутствием. С обоюдной выгодой, так сказать. Можно будет посмотреть на работу фронтовой дальнобойной артиллерии, а кроме того…
В дверь постучали.
– О! – обрадовался Хрущёв, это оно и есть. – Предлагаю посмотреть настоящего живого гитлеровца. Настоящая бестия, выродок рода человеческого! Кстати, перед самым вашим приходом наши ПВО сбили этого аса.
– О, – старательно восторгаясь, выдохнул Толстой.
ЧВС выглянул за дверь, махнул кому-то, и в комнату ввели молодого человека в кожаном лётном обмундировании. Засаленные волосы и неумытое лицо заставляли усомниться, что он попал в плен «перед самым вашим приходом». Пару дней, если не больше – так вернее.
Немца сопровождали трое. Солдатик-конвоир, не старше самого пленного, встал у дверей, двое офицеров тоже заняли весьма недвусмысленные позиции – один остановился за плечом у немца, второй выступил чуть вперед. Он оказался переводчиком.
Последним вошёл тот провожатый, что привёл сюда Толстого. Теперь этот молчаливый человек принёс большую глиняную кружку густой простокваши.
– Вот, пожалуйста, – сделал широкий жест Хрущёв. – Приятное, так сказать, с полезным.
Убедившись, что заморский гость отхлебнул из кружки, ЧВС кивнул своим людям, и показательный допрос начался.
После серии совершенно непривычных для американца немецких фраз, переводчик объявил звание и подразделение пленного, кроме того, тот назвался бароном-фон-каким-то. Толстой не потрудился запомнить точнее.