Когти Каганата
Шрифт:
– Я, по долгу службы, немного знаком с фашистской ересью, – не унимался Никольский. – Но справедливо полагаю, что все религии одинаковы. Их суть – обман народа…
– Говорите потише! – нахохлился Артюхов и вздрогнул, когда рядом с ним весёлым ручейком потекла морзянка.
– Фрицы не услышат, – успокоил археолога Нестеров. – До них далеко…
Минуты ожидания текли тягучей патокой. С юга доносились звуки боя, время от времени неподалёку стреляли немецкие миномёты. В то же время Фитисов и его люди никак себя не проявляли: лишь раз до слуха Германа долетел звук, какой бывает, когда окупорят бутылку вина.
«Наверное, это и есть та штука, которую глумливый одессит прозвал сурдинкой», – подумал Крыжановский.
Наконец зыбкие ночные тени всколыхнулись, а затем соткались в четыре крадущиеся фигуры. Через мгновение стало ясно – возвращаются свои.
– Вот она, родная! – сильно запыхавшийся Фитисов потряс в воздухе аккуратно сложенной полевой картой. – Карта всех немецких позиций, всех минных полей. Да с нею отсюдова до самого Дона дойти не страшнее, чем прогуляться вечером по Дерибасовской!
– Так ты из-за карты туда полез? – в радостном удивлении воскликнул Никольский.
– А ты шо думал – я совсем дурной такой концерт задарма давать? Просто языком не хотел трепать раньше времени, шоб не сглазить. Ты ж, Динэр, глазливый… Кстати, не раздумал ещё меня под трибунал подводить? Имей в виду, этот трибунал – на твоей совести! Ну, всё, хватит оваций! Дёру, хлопцы, дёру! Если не ошибаюсь, щас из зала полетят букеты! Стопятидесятидвухмиллиметровые, лично от начальника артиллерии, восхищённого нашим исполнением!
Словно в воду глядел: стоило разведчикам немного отбежать в сторону, как немецкий штаб разнесло снарядом. А дальше снаряды посыпались туда, где находилась миномётная батарея. Фитисов на мгновение остановился и, плюнув себе на указательный палец, скрутил затем крепкий литой кукиш, который направил в сторону вражеских позиций. Очень может быть, что кто-то из гитлеровцев, при вспышке смертельного для себя разрыва, даже узрел невысокую человеческую фигуру, кажущую кукиш, однако, командир разведчиков на это не рассчитывал – он и не думал играть на публику, а полный экспрессии жест был вызван вполне понятным желанием отвести мятущуюся, как штормовое море, душу!
Среди снарядов, летящих на головы врага, несколько оказались начинены листовками. Сгорев на излёте, деревянные агитболванки породили удивительное явление – ночной бумажный дождь. Тысячи маленьких самолётиков с изображёнными на них могильными крестами, планируя и кувыркаясь, опускались туда, где уже не оставалось в живых тех, кто мог бы по достоинству оценить глубину мысли и щедрость обещаний товарища Хрущёва.
Что касается разведчиков, то, ведомые Фитилём и добытой им чудесной картой, они бежали между разрушенных домов, перебирались через завалы, сквозь путаницу сброшенных на землю телеграфных проводов, таились, прижимаясь к стенам. Однажды выскочили прямо на двоих опешивших немцев, что копались в моторном отсеке бронетранспортёра. На бегу пристрелили обоих, и продолжили путь. В другой раз стреляли уже не они, а в них, но мимо.
Герману казалось, будто Фитисов – и не Фитисов вовсе, а Вергилий XX века, что послан провести их группу через ад. И с каждым шагом как-то лучше понималось происходящее вокруг, и как-то отчетливее ощущался пульс войны. Представлялось даже, что им действительно удастся пройти через город, достичь реки Дон и спуститься вниз по её течению, до самой древней крепости Саркел…
«Поживём – увидим, – увещевал себя профессор. – Я иду дальше, и где-то, в конце пути, предстоит встреча с бывшими коллегами по «Анненербе». Может, даже удастся повидать кого-то из давних знакомых…».
Глава 9
О том, как советские политорганы и иностранная разведка, сами того не ведая, пришли к взаимовыгодному соглашению
«Когда новобранец идёт на Восток,
Он глуп, как дитё, а уж пьёт – не дай бог».
Дж. Р. Киплинг «Служба королевы»
21 сентября 1942 года. Хутор Ямы, Сталинград.
– Кстати, в России у меня имеется один хороший знакомый. Может, слыхали – Герман Крыжановский? Высокий такой, сильный с серыми глазами. Хочется обнять его, поговорить по душам. Не слыхали? Нет? А жаль, Герман должен быть где-то здесь, в Сталинграде, он совсем недавно приехал... Может, провидение поможет нам повстречаться…, – выдав столь неосмысленную тираду, Илья Толстой закатил глаза, и невесело вздохнул. Выудить информацию из комиссаров объединённого политотдела Сталинградского и Юго-Восточного фронтов – та ещё задачка. Проще разговорить трактор. Тот трактор, что в десятке метров от их дома зарылся мордой в грязь и, судя по слою ржавчины на кузове, стоит там с прошлой весны.
Зато водку пить русские комиссары горазды – дальше некуда. Одну за одной, одну за одной… А все разговоры у них либо о литературе, либо о сходстве-отличии русской и американской души! Приходится и ему, Толстому, коль назвался журналистом, претендующим на писательские лавры, что называется, держать марку. Тем более, сам в одном лице объединяет как один, так и второй народы, и уж, тем более, что алкоголь практически выветрил из речи иностранный акцент.
– Вот вы и попались, мистер Толстой! – радостно вскричал представившийся при знакомстве Вадимом политрук. Стряхнув хлебную крошку, прилипшую к красной звезде на рукаве кителя, он ещё раз повторил. – Вот и попались!
Американец обмер: о приёмах советской контрразведки слышать доводилось не раз! Вначале с радушными улыбками затащат за стол, напоят под завязку, а потом ловят каждое неосторожное слово! Но в чём же он ошибся? Вроде, следил за собой…
Вадим рассмеялся и объявил:
– Американцы – народ сугубо прагматичный, это всем известно, а вы ищете человека лишь для того, чтобы обнять и поговорить по душам. И где? На передовой! Какой же вы после этого американец? Коренной русак – вот вы кто, и не стоит отрицать! Сидящие за столом дружно рассмеялись.
– Что касается вашего знакомого, то слышать о таком не доводилось. Он кто таков будет? – осведомился Вадим.
– Честно говоря, не знаю, – покривил душой американский «журналист». – Мы не виделись несколько лет, одно могу сказать: мой приятель Герман – не рядовой солдат.
– Не-е, могу сказать определённо: здесь, на хуторе, такого нет, уж я каждую собаку знаю. На том берегу Волги – может быть, а здесь нет, – твёрдо объявил Вадим. А его сосед по столу, Семён Борисович – человек годами немолодой, лысый, но с задорной ребячливостью во взоре, добавил: