Кох. Вирхов
Шрифт:
«А между тем, — говорит Вирхов, — верхнесилезцы способны и к труду, и к умственному развитию. Пусть покажут этому народу на примерах собственного опыта, как благосостояние вытекает из труда; пусть научат познать потребности, предоставляя ему наслаждение телесными и умственными благами; пусть его допустят принять участие в культуре, — и он не замедлит выйти из этого состояния неволи, порабощения и апатии и дать новый пример силы и подъема человеческого духа».
Давши такой социально-экономический анализ этого края, Вирхов переходит к задачам медицины. И здесь Вирхов представил один из самых блестящих социально-гигиенических анализов, которые знает история медицины.
«Опустошительная эпидемия, — пишет Вирхов, — дала в одном округе смертность в 10 % всего населения, из них 6,5 % от голода и эпидемии и 5 %, по официальным записям, прямо-таки от голода. В другом округе на протяжении восьми месяцев заболело тифом 14 % жителей, из заболевших умерло 20,5 %. Официально установлено, что здесь в продолжение шести месяцев пришлось одной трети населения выдавать кое-какое подсобное питание. Оба эти округа уже к началу 1848 года насчитывали сиротами около 3 % населения». «Вот стоят длинные
Досталось в записках Вирхова и прусскому правительству. «Пруссия, — говорит Вирхов, — гордилась свооими законами и своими чиновниками. Действительно, чего только не было предусмотрено законом! По законам пролетарии могут требовать средства, обеспечивающие их от голодной смерти; закон гарантировал пролетарию работу, чтобы он мог сам добыть себе эти средства; школы, эти столь хваленые прусские школы, были налицо, чтобы предоставить ему образование, которое было столь необходимо для его сословного состояния; санитарная полиция, наконец, имела прекрасное назначение наблюдать за его жилищем, за его образом жизни. И какое полчище хорошо вышколенных чиновников стояло наготове, чтобы применить эти законы! Как вторгалось это полчище повсюду в частную жизнь, как следило оно за самыми сокровенными отношениями «подданных», чтобы предохранить их духовное и материальное счастье от слишком высокого подъема; как ревностно опекало оно каждое поспешное или резкое движение ограниченного разума поданных! Закон был налицо, чиновники были налицо, а народ умирал тысячами от голода и эпидемий. Закон ничем не помог, потому что представлял собой лишь писаную бумагу; чиновники ничем не помогли, потому что результаты их деятельности были опять-таки только исписанные бумаги. Все государство стало постепенно бумажным, превратилось в большой карточный дом и, когда народ прикоснулся к нему, карты рассыпались пестрой кучей» . «Полная и неограниченная демократия»— вот что по мнению Вирхова может спасти положение. Вирхов забывал при этом, что «полной демократии» в буржуазном обществе не может быть; она возможна лишь при условии свержения власти эксплоататоров.
Паллиативам не должно быть места. «Медицина», — говорит Вирхов, — незаметно завела нас в социальную область и поставила нас в необходимость самим теперь столкнуться с великими вопросами нашего времени. Поймите, для нас дело не идет уже более о лечении того или другого тифозного больного с помощью лекарств, регулирования питания, жилища, одежды; нет, культура полутора миллионов наших сограждан, которые находятся на самой низкой ступени нравственного и физического упадка, — вот наша задача».
Надо поставить народное образование, на самых широких началах. Надо позаботиться об устройстве хороших школ, земледельческих и ремесленных мастерских. Необходимо школу совершенно отделить от церкви. Обучение должно стать светским, и основой его следует сделать изучение природы. На обеспечение сирот надо обратить особое внимание. Взрослое население надо также приобщить к культуре. Самым подходящим средством для этого Вирхов считает «введение широкого самоуправления в общине и государстве, проведение разумной системы прямых налогов, отмену привилегий отдельных личностей, уничтожение феодальных тягот, угнетающих бедные классы; улучшение земледелия, огородничества и скотоводства; улучшение путей сообщения, устройство фабрик и т. п. Позаботиться о том, чтобы люди могли иметь работу — это обязанность государства». «Весь свет знает, — пишет Вирхов, — что пролетариат нашего времени обусловлен, главным образом, введением и улучшением машин. Люди теперь уже ценятся только как «руки». Но разве в этом смысл машин в истории культуры народов? Разве триумфы человеческого гения не служат ни чему иному, как лишь обездолению рода человеческого? Конечно нет! Наше столетие открывает собой социальную эпоху, и предметом его деятельности не может быть ничто иное, как стремление свести к возможно меньшему размеру все машинообразное в человеческой работе. Человек должен работать лишь столько, сколько необходимо для того, чтобы из почвы, из грубого вещества извлечь столько, сколько нужно для существования всего данного поколения; но он не должен расточать свои лучшие силы на создание капитала. Капитал — это чек на наслаждение, но к чему же увеличивать этот чек до степени, переходящей всякие границы? Французская республика уже признала этот принцип в своем лозунге братства и, повидимому, собирается, несмотря на всю силу старой буржуазии, осуществить его на деле при помощи ассоциации. Действительно, ассоциация неимущего труда с капиталом государства или денежной аристократии или многих мелких собственников — вот единственное средство для улучшения социального положения. Капитал и рабочая сила должны быть по крайней мере равноправны, и живая сила не должна быть в подчинении у мертвого капитала». Нетрудно разгадать политический смысл этого выступления Вирхова. Вирхов отражал здесь мнения радикальной буржуазии. Сделать социалистические выводы из той социально-экономической картины, которую он довольно ярко обрисовал, он, дитя своего класса и своего времени, не мог. Но до требования «полной и неограниченной демократии» (в вышеуказанном буржуазном понимании, конечно) он поднялся. Вирхов в своих рассуждениях стоял тогда на левом фланге буржуазии. Революция 1848 года подняла его и некоторое время держала на своем гребне.
1848 год, «безумный год» по выражению реакционеров, ознаменовался целым рядом крупнейших политических событий. Февральская революция во Франции и образование временного правительства открыли шлюзы революции в Германии. Революционное движение в Германии с юга начало распространяться на север, на всю страну. С 6 марта в Берлине начались знаменитые
Берлинский университет в это бурное время не мог, как ни желали этого руководители его, стоять в стороне от революционного движения. Ректором университета в то время был все тот же знаменитый Иоганн Мюллер. Старик окончательно растерялся. С одной стороны, он заверял всех, что совершенно не интересуется политикой. С другой стороны, как верный страж, он хотел сохранить в неприкосновенности все ценности университета, которые к тому же были вверены ему под личную его ответственность. Университет кипел. Аудитории стали обычным местом политических собраний. Студенты образовали вооруженный отряд, и Мюллер, как ректор, должен был руководить им. Университет, во главе с ректором, должен был принять участие в торжественных похоронах бойцов, павших на баррикадах. И, говорят, в эти революционные дни можно было видеть престарелого ученого, с его мрачным видом римского воина, перепоясанного саблей, дни и ночи стоящим на часах, охраняющим университет. Так, по древнеримскому выражению fata volentem ducunt, nolentem trahunt, т. е. судьба ведет того, кто понимает ход событий, и тащит за шиворот того, кто этого не понимает.
Министр народного просвещения, уступая «духу времени», распорядился созвать совещание профессоров университета для обсуждения вопроса о реформе университетского образования. Но, как всегда бывает с бюрократами, он сделал эту уступку «духу времени» половинчато и неискренне. Он приказал собрать только ординарных профессоров, т. е. более привилегированную и реакционную группу профессоров. Обойденные экстраординарные профессора и приват-доценты заволновались и отправили делегацию протеста к ректору университета; конечно, в делегации первое место занял Вирхов; полемика перешла на страницы политической печати. 27 марта ректор собрал весь педагогический персонал университета для обсуждения вопросов о созыве ландтага (парламента Пруссии). Меньшинство в 7 голосов против 98 высказалось за созыв Учредительного собрания. Лидером меньшинства был Вирхов.
В том же году Вирхов выступил в «Берлинском обществе научной медицины» с оригинальным докладом «Эпидемия 1848 года». В этом докладе он в медицинских терминах и понятиях анализировал «психическую эпидемию 1848 года», как он называет революцию. «Мы, врачи, — говорит Вирхов, — высказывались за хороший прогноз (предсказание) этой «эпидемии». Наши предсказания оказались ошибочными. Разве виноваты мы, врачи? Разве в руках врачей было удержать благоприятные условия? Как хорошим врачам, нам не остается ничего другого, как произвести вскрытие и воспользоваться эпикризом (оценкой) для уроков в будущем». Какова была причина неудачи? Вирхов видит ее в недостаточно развитом самосознании общества, в традиционной вере в авторитеты. Чтобы сделать нужные выводы для медицинской науки и практики, Вирхов организовал издание нового журнала под названием «Медицинская реформа» («Die Medicinische Reform»). В передовой статье первого номера журнала «Чего желает «Медицинская реформа» Вирхов развертывает платформу журнала: «Медицинская реформа» выступает в свет, — пишет Вирхов, — тогда, когда старые отношения рушатся и закладывается новое государственное здание. И «Медицинская реформа» должна содействовать уничтожению старого хлама и строительству новых учреждений». «Медицина не может оставаться одна незатронутой; и здесь радикальную реформу нельзя далее откладывать».
В чем же суть необходимой реформы? в организации общественного здравоохранения.«Уже одно слово «общественное здравоохранение», — пишет Вирхов, — говорит тому, кто умеет сознательно мыслить, о полном и коренном изменении в нашем воззрении на отношение государства к медицине; это одно слово показывает тем, кто полагал и полагает еще, что медицина не имеет ничего общего с политикой, всю величину их заблуждения». И Вирхов высказывает следующее положение, ставшее историческим изречением: «Врачи — естественные защитники бедных, и социальный вопрос относится в значительной своей степени к их юрисдикции».Государство, по мнению Вирхова, должно обеспечить каждому гигиеническое существование. Филантропия — хорошая вещь, но она не должна заменять организованной государственной помощи. Лучшая иллюстрация правильности этой мысли — эпидемия голодного тифа в Силезии: филантропы оказались совершенно бессильны хоть сколько-нибудь существенно помочь населению. Раз государство требует от своих граждан всяких жертв, вплоть до самой жизни, от государства можно требовать, чтобы оно обеспечило гигиеническое существование своим гражданам. Вирхов устанавливает гигиенические обязанности в отношении двух категорий граждан: не могущих работать (подкинутые дети, калеки, престарелые) и работоспособных. Для нетрудоспособных должны быть организованы государством разного рода учреждения: воспитательные дома, приюты, богадельни, инвалидные дома и т. д. Что касается работоспособных, то, если государство не может предоставить им работы, оно должно выдавать пособия и предоставлять необходимые жизненные блага (пищу, одежду, жилье) или просто избавиться от них путем колонизации и эмиграции. «Напрасно думают, — пишет Вирхов, — что вопросы эти не касаются медицины». И он приводит примеры высокой смертности среди эмигрантов благодаря несоблюдению гигиенических правил — недостатку врачей, скученности эмигрантов в помещениях, плохому питанию и т. д.