Коктейль из развесистой клюквы
Шрифт:
— Караул! Грабят! — очнувшись, в голос заорала Клава.
Подобная ситуация ей, как рыночной торговке, была не внове. Клава давно научилась оберегать свой товар, выручку и личное имущество, поэтому не ограничилась истошным криком. Ловко извернувшись, она дотянулась до своей ускользающей сумки, пропорола ногтями пластик и мертвой хваткой вцепилась в заиндевелую баранью ногу, образующую вкупе с примерзшими к ней жестяными банками монолитную конструкцию. Относительно этого жесткого каркаса были эргономично размещены гирлянда сосисок,
Волоча за собой сумку и висящую на ней Клаву, как трудолюбивый волжский бурлак, разбойник уже домчал до первого этажа и начал входить в поворот, за которым открывалась финишная прямая к распахнутой настежь подъездной двери. Клава мобилизовалась. Пересчитывая животом и нижней частью тела ступеньки, она подтянулась и, не выпуская из правой руки баранью голень, левой схватила за аналогичный фрагмент ноги грабителя.
— М-мать!.. — неприятно изумленный, уже в падении выкрикнул он, после чего шумно обрушился на лестничную клетку первого этажа, и тут же на него наехала хорошо разогнавшаяся Клава.
Шум борьбы, женский крик о помощи и грохот, с которым вниз по лестнице покатилось нечто, больше всего похожее на бьющегося в эпилептическом припадке гигантского кальмара, заставили меня вжаться в дверь квартир Крутиковых так плотно, что медные гвоздики обивки подарили мне бесплатный сеанс иглоукалывания. Как громоздкий двухэтажный автобус, мимо меня проехал бутерброд из двух человеческих тел. Продолжая движение по дуге, нижнее тело сгребло под себя пару придверных ковриков и уже с амортизацией понеслось к выходу.
Понять, что происходит, я не успела. В моем сознании промелькнуло дикое предположение, что какие-то любители экстрима так необычно и впечатляюще спариваются, но я тут же отвергла эту мысль. В свете, который пролился на лестничную площадку из распахнувшейся за моей спиной двери, я успела заметить, что эти двое уже вступили в фазу размножения: на лету они откладывали яйца, которые вываливались откуда-то из щели между телами. Разбиваясь о бетонный пол подъезда, яйца оставляли на нем мокрый липкий след. Впрочем, это обстоятельство я заметила существенно позже: распахнувшаяся дверь лишила меня опоры, и я завалилась на спину, придавив собой любопытного дедушку Крутикова.
Вася Ижицин вывернул из-за угла дома к своему подъезду, торжественно держа перед собой большой букет хризантем, предназначенных стервозной, но милой доброму Васиному сердцу сожительнице Клаве. Цветочный веник в большой степени закрывал Васе обзор, поэтому он с запозданием заметил несущийся навстречу ему конгломерат из двух тел и одной распотрошенной сумки.
— Чего это? — вякнул Вася вслед выстрелившей из подъезда сдвоенной торпеде.
Он едва успел отпрыгнуть в сторону, предоставляя встречному транспорту возможность затормозить в просторной луже, после чего автоматически вернулся на курс и оглянулся на барахтающуюся в грязи пару уже из подъезда.
В этот момент над ведущими во двор ступенями низко, на бреющем полете, пошел матерно гудящий капитан Лазарчук, который выскочил из квартиры на втором этаже, услышав женский крик о помощи. Десять последовательно разбитых сырых яиц сделали путь капитана ужасно скользким! Вынужденно исполнив на площадке первого этажа пару пируэтов, которым позавидовал бы чемпион мира по фигурному катанию, капитан на повороте потерял равновесие и ласточкой полетел вниз.
— Клавка, ты?! — потрясенно выдохнул Вася, опознав сожительницу по приметному тулупу из искусственного чебурашки.
Услышав голос любимого, Клавдия переконвертировала себя из лежачего положения в сидячее, оседлала поверженного грабителя и обернулась к подъезду. В одной руке у нее по-прежнему была обледенелая баранья нога, в другую невесть как затесалась жизнеутверждающе торчащая венская сосиска. В целом все выглядело очень эротично. Правда, пузо перекосившегося тулупа было густо измазано ярким желтком и раздавленной скорлупой, из чего можно было сделать вывод: Вася был прав, утверждая, что Клавдия не умеет обращаться с яйцами.
Однако порадоваться своей правоте Ижицин не успел. Когда Клава обернулась на голос сожителя, Вася уже был поглощен другими, новыми для него ощущениями. По-чкаловски пролетев под сводами подъезда, на Василия спикировал капитан Лазарчук!
— Твою маму! — в два голоса дружно гавкнули Вася и Серега.
Промчав пару метров по изобилующему выбоинами асфальту, спарка остановилась все в той же луже, бок о бок с купающимся в грязи грабителем.
— Извращенец, — почти нежно сказала любимому Клава.
— От извращенки слышу, — беззлобно ответил Вася и просительно обернулся к восседающему на нем Лазарчуку: — Эй, мужик, слезь с меня!
Капитан поспешно поднялся. Клава и Вася, держась за ручки, как школьники, проследовали в подъезд, оставляя за собой грязные следы.
— А кому помощь-то нужна? — опомнившись, через полминуты спросил капитан.
— Ему! — высунувшись в окно на лестничной площадке, ответила Клава.
Лазарчук обернулся. В волнующейся воде грязной лужи барахталась одинокая вечерняя звезда. Если не считать отражения этого солнца далеких миров, лужа была пуста.
Услышав во дворе знакомый голос Сереги Лазарчука, я передумала подниматься. Наоборот, по-пластунски отползла вглубь крутиковского коридорчика и спряталась за обувницей. В просветы между потрескавшимися от старости калошами и дырявыми тапками я отследила продвижение капитана мимо двери и вылезла из своего укрытия лишь после того, как наверху хлопнула дверь. Замок лязгнул, как ружейный затвор.
— А ну, вылазь! — наставив на меня клюку, строго сказала мне бабушка Крутикова. — Чего ты тут прячешься?