Кола
Шрифт:
Наверное, Шешелов позабылся, сделал ненужный жест. Благочинный на стуле откинулся, засмеялся:
– Не по нраву.
– А вам по нраву?
Благочинный и Герасимов засмеялись.
– И нам не по нраву.
«Что они, шутки со мною шутят? Нет, пожалуй, не шутят». Вспомнились хромота писаря, крест Герасимова. «А с чего так повеселели?» И сам улыбнулся им.
– Почему именно британский?
– Британия ближе. Укрепиться на нашем Севере ее мечта давняя. И колян англичане уже приходили грабить, – сказал Герасимов.
– В восемьсот девятом?
– И тогда, и позже.
– Я слышал. У вас за это награда?
– За это.
–
Шешелов на мгновение призадумался и усмехнулся:
– В солдатах привыкал – по рекрутскому набору был взят. – И спросил сам благочинного: – А вы?
– В семинарии вологодской...
Шешелов вспомнил: Дарья рассказывала – благочинный с успехом ее окончил. И умом взял, и голосом, и осанкою. Будущее ему прочили значительное. Да случилось как-то, не помнит Дарья ладом, во время праздничной службы подал он губернатору руку для поцелуя. Тот отшатнулся, якобы позеленел, но скопленье народу в храме большое было, и он совладал с собою, приложился-таки к руке. А вскоре благочинного в Кольский приход послали... «Э-э, – говорила Дарья, – постарел отец Иоанн. От былого мало теперь осталось. А раньше к праздникам отцы Соловецкого монастыря плыли в Колу, чтобы службу его смотреть да слушать, дух благолепием усладить. На проповедь с Мурмана приходили. Отец Иоанн не только что из писаний – про жизнь поморскую слово умел сказать. Генерал-губернатор когда сменился, духовные власти звали в Архангельск благочинного-то вернуться. Вся Кола знает – не единожды он отказывался. Мне, говорит, в Кольском соборе простор для голосу...»
«Нет, – думал Шешелов, – непохоже, чтобы из-за собора». И спросил еще:
– Почему вы остались в Коле? Я слышал, имели случай...
Благочинный вопросительно на него глянул. И Шешелов понял: для такого ответа в дружеских отношениях должны быть люди. Но взгляд выдержал. Интересно, что он ответит?
Лицо благочинного посерьезнело.
– Я и сам не однажды про это думал, – и мотнул головой в раздумье. – Видимо, на почете у миру попривык быть. Тут верст на двести в округе и горе, и радости – все мои. И крестины, и свадьбы, и похороны. И я всех, и меня все знают... Худо разве?
– Нет, не худо. – И нехотя вновь заметил: не перекрестившись, благочинный поднялся из-за стола, разминая кости, повел плечами.
– Иван Алексеевич, видимо, вы не знаете. – И пошел по горнице. – Случай, надо сказать, любопытнейший. Давно это было. Даже не в нашем веке. Но было вправду. Московская компания в Лондоне по примеру поморов наших тоже хотела обжиться на Севере. Однако ни платой, ни посулами охотников не сыскала... Тогда компания исхлопотала себе несколько смертников, приговоренных судом. Да-а. И вот привезла их, значит, на Грумант позимовать. Так и так, дескать. Еда вот вам и одежда. Перезимуете два-три года, пообживетесь. За это голову вам сохранят при теле... Смертники как увидели берега ледяные, а за ними пустыню каменистую да снежную, как холод поиспытали – все на колени и молить капитана: ради бога свези обратно. И упросили-таки. Отвезли их опять в Англию. Там на плахе они и померли...
– А наш помор Старостин прожил на Груманте более тридцати лет, – дополнил Герасимов.
Шешелов не понимал их.
– Простите, не уяснил я, о чем пример. Английские смертники хотят умирать лишь в Англии?
– Нет. – Благочинный остановился подле дивана, руки скрестил на груди и терпеливо, будто закон божий, пояснять начал: – Англичане издавна хотели овладеть Севером. А пример – о первых шагах.
– А море Баренца? – горько хмыкнул Герасимов.
– Да, – подхватил благочинный, – пример свежий. Назвав Мурманское наше море, часть Северного океана, именем иностранного моряка, еще раз принизили русских людей, наших прадедов.
Действительно, в прошлом, 1853 году море получило имя голландца Баренца. Шешелов знал это.
– Позвольте не согласиться. Виллем Баренц был не купец и не был знатен. А заслуги его перед Севером налицо. – И, вспоминая прочитанное, перечислял: – Баренц произвел измерение глубин этого моря и положил их на карту. Он первый сделал годичное наблюдение погоды на Новой Земле и дал там названия островам и бухтам. Он составил карту северной части Груманта. Он, в конце концов, и схоронен-то в этом море...
– Полноте, полноте, – замахал на него руками Герасимов. – Не так все сразу.
Этим открытиям есть доказательства...
– Давайте все по порядку, – подался к нему Герасимов. – Понятней будет... Слыхали вы, почему Баренц назвал острова Крестовыми? Потому что там стояли два русских креста над могилами. Русские были там до и после голландцев. И назывались острова не Крестовыми, а Братанами. А Костин Шар? Как ни странно, но название Костин Шар было известно Баренцу. Подумайте, о чем говорит это? Или Мучная гавань? Почему ее так назвал Баренц? Помните? Там он нашел три русских избы, в которых были мешки с мукою, бочки. Зимовье известных Строгановых, высланных в те времена из Новгорода...
Шешелова разговор уже захватил. Он и поддразнивал Герасимова и благочинного, которые вдруг оказались ярыми патриотами, и радовался тому, что сам уже неплохо знает историю освоения полярных стран. Но эти двое знают ее не в пример лучше.
– Смею напомнить, – не соглашался Шешелов, – что в том же тысяча пятьсот девяносто седьмом году здесь, в Коле, в гостином дворе были выставлены для обозрения лодки, или, может быть, шлюпки, на которых оставшиеся в живых голландцы пришли после зимовки на Новой Земле сюда, в Колу. Значит, коляне дивились беспримерному плаванию иноземцев...
– Коляне добрые сердцем люди и христиане, – отвечал благочинный.— Почему же не оказать сострадание людям, не приспособленным к Северу?
– Вот-вот, о сострадании, – подхватил Герасимов, будто только и ждал этого момента. – Рассказывают, когда Баренц скончался, голландцам на острове Междушарском встретились две русские лодьи. Тридцать поморов. Они дали голландцам и печеного хлеба, и копченой дичи. Вот как было. Выходит, наши-то, русские, очень давно бывали и жили на Новой Земле. Голландцы хвастались – открытие, мол, новых материков. А для русских поморов хождение на эти земли было уже делом будничным, промыслом.
Благочинный вернулся к столу, сел, сказал Шешелову:
– Весьма и весьма возможно, что Баренц и его спутники не считали земли и воды Севера как открытие. Они искали дорогу в Китай. Могу допустить, что никакого желания у них к первенству в этих морях и не было. Не исключено, что они понимали: нельзя открыть давно известное. Но почему-то спустя два с половиной столетия в чью-то светлую голову пришла мысль, что иноземцы открыли у русских и море, и земли. Двести пятьдесят лет понадобилось на это! Вам кажется, что все это просто? Не наводит ни на какие мысли?