Кольцевой разлом
Шрифт:
– Думаю, что абхазы дали Корсакову все, что ему полагалось при его заслугах, и даже больше того,- заметил генерал.
– Благодарить они всегда умели, только в данном случае сделали это неофициально, не афишируя. Не случайно же Корсаков стал вдруг абхазом по паспорту. Я вот все думаю: не поторопились ли мы дать ориентировку на его нынешнюю фамилию? Засветим, чего доброго, агента, который нам эту фамилию сообщил, а Корсаков просто сменит документы, и дело с концом.
– Но так у нас все-таки был какой-то шанс, ведь какое-то время ему приходилось пользоваться тем паспортом,- возразил заместитель.
– А о том, что Корсакову сделали паспорт на фамилию Корсая, знал не только наш агент. К тому же опознать Корсакова могли и в России, так что за агента особенно беспокоиться не стоит.
– Ну, дай-то Бог,- проворчал Сергей Николаевич.
– Думаю, что теперь, после появления ориентировки, Корсаков, конечно, сменил документы, однако искать его все равно надо. Выехал-то он не за рубеж,
Возникает вопрос: чего ему здесь надо? Вряд ли он решил пойти работать востоковедом. Помимо той интересной информации, которую мы от него можем получить, мы должны решительно исключить всякую возможность противоправных действий с его стороны. А действия Корсакова могут быть чрезвычайно опасными - вы изучили его досье и знаете об этом не хуже меня. Служба безопасности президента реорганизована, на нее кивать мы уже не можем, а обстановка в стране сложная. Корсаков, возможно, и принципиальная личность, и патриот, но, с другой стороны, он всю жизнь работал на тех, кто ему платил, а работа его заключалась в том, чтобы убивать людей. Кроме того, патриотизм каждый человек понимает по-своему: один во имя блага Отечества открывает, например, пекарню и печет булки, а второй решает убить президента. Наша же работа состоит в том, чтобы исключить всякие неожиданности в деле охраны государства.
– Тем более что мы не можем проследить все время его пребывания в "горячих точках" СНГ. За эти годы он мог съездить куда угодно, вступить в контакт с какими угодно силами, в том числе и враждебными нынешнему российскому строю,- заметил Анатолий Петрович, своей репликой тактично выразив полное согласие с мнением начальства. А генерал мысленно повторил про себя скользкую формулировку "нынешнему российскому строю". "Вот именно - нынешнему,- подумал он.
– Нынешнему..." С усилием заставив свои мысли перестать крутиться вокруг двусмысленного оборота, генерал произнес:
– Усильте агентурную работу в ветеранских, патриотических, националистических, казачьих и тому подобных организациях. Я полагаю, что Корсаков не собирается вести в Москве обычную частную жизнь, а если он задумал какую-то акцию, то ему будет логично опереться на людей, близких к патриотическим организациям достаточно воинственного направления. Поработайте также по криминальным структурам, особенно с кавказской окраской: по армянским, абхазским, чеченским...
– Кое-что уже делается,- кивнул заместитель генерала.
– На коммунистов пока времени не тратьте. Такой человек, как Корсаков, с ними абсолютно несочетаем,- произнес генерал и в знак завершения беседы поднялся из-за стола.
Пока незнакомец со спокойной усмешкой смотрел в упор на капитана Ищенко, тот успел во всех подробностях вспомнить, где он видел эти ярко-голубые холодные глаза и это лицо,- правда, тогда еще окаймленное короткой и жесткой седеющей бородой. Примерно месяц назад, в ветреный, слепивший бликами апрельский день, дежурившей по городу оперативной группе, в которую входил капитан Ищенко, было приказано выехать на плодовую станцию Тимирязевской сельскохозяйственной академии, где игравшие дети обнаружили два трупа.
– Трупы криминальные?- с тоской спросил Ищенко, прекрасно понимая глупость вопроса. Спросил же он лишь потому, что прекрасная весенняя погода совершенно не вязалась с такого рода сообщениями. Дежурному по городу вопрос тоже показался глупым - он хмыкнул и сказал:
– Не волнуйся, на инфаркт я тебя не пошлю. Криминальнее некуда - два мужика с отрезанными головами.
Плодовая станция оказалась на редкость глухим местечком. Ищенко напрасно полагал после первых лет трех своей работы оперативником уголовного розыска при ГУВД, будто в Москве почти не осталось мест, в которых он не бывал: с каждым следующим днем своей работы в дежурной опергруппе он узнавал все новые потайные уголки громадного города, а порой попадал в такие джунгли, из которых свежий человек без знания местности мог бы выбираться целыми сутками, да и то если бы ему посчастливилось встретить тамошнего обитателя, какого-нибудь сторожа или кладовщика, и спросить у него дорогу. По глухой улочке, с одной стороны которой ветер шумел в голых ветвях возвышавшихся за забором столетних деревьев, а с другой виднелись за забором же разбросанные по обширному полю овощные теплицы и какие-то склады, "рафик" опергруппы подкатил к гостеприимно распахнутым воротам плодовой станции. Станция представляла собой обычный дачный домик с застекленной террасой, вокруг которого раскинулись опытные участки - иные совсем голые, а на иных топорщилась ломкая поросль неокрепших плодовых саженцев. Ищенко сразу решил, что ничего существенного здесь украсть нельзя, а стало быть, нет и почвы для столь серьезной "мокрухи". В отдалении, за домиком станции, у забора возвышался какой-то холм, окруженный могучими дубами, а возле него виднелись фигуры милиционеров из патрульной группы, направленной к месту происшествия дежурным по городу. Рядом с милиционерами топталась кучка людей в штатском. Патруль, как ему и полагалось, сохранял в неприкосновенности обстановку на месте происшествия, а также нашел и задержал возможных свидетелей.
Оказалось, что холм представлял собой останки какого-то старинного строения, на которых с годами отложились наслоения грунта и выросли деревья. Дети нашли на холме такое место для игр, где их никто не мог потревожить: от внешнего мира их отделял забор, а работники плодовой станции почти не заглядывали на эту часть своей территории, изборожденную буграми и рытвинами, поросшую древними дубами и совершенно непригодную для земледельческих опытов. В конце концов дети обнаружили у основания холма облицованное кирпичом отверстие, явно служившее входом в какое-то подземное помещение. Разумеется, такая находка породила в мальчишеском воображении целую бурю. Лаз был плотно забит камнями и обрезками бревен, а сверху завален землей, осыпавшейся во время детских игр. Три дня друзья, не щадя сил, расчищали отверстие, и наконец перед ними открылся узкий подземный ход, по которому даже ребенок мог передвигаться только на четвереньках. Один из ребят с фонариком пополз в темноту, источавшую почему-то отвратительный запах. Впрочем, детей это не остановило - они сочли, что таково свойство всех подземелий. Смрад становился чем дальше, тем сильнее, однако источник его до поры до времени скрывался за изгибом подземного хода. Мальчик отважно полз вперед и, достигнув изгиба тоннеля, посветил фонариком в смрадную темноту. Когда то, что он увидел, наконец дошло до его сознания, мальчик дико закричал, чуть не сойдя с ума от ужаса. В глаза ему бросились человеческие руки с мучительно скрюченными пальцами, темная масса двух неподвижных тел, плотно забившая тесный проход, и черно-багровая рана, оставшаяся на месте отрубленной головы. Обдирая лицо и руки, разрывая одежду, мальчик каким-то непостижимым образом развернулся на 180 градусов и стремительно пополз к выходу из тоннеля. Вырвавшись на свободу, он сообщил об увиденном друзьям. После такого потрясения он не мог оставаться один и, взяв с собой одного из друзей, а третьего оставив в засаде у лаза, бросился искать телефон-автомат. "Получилось грамотно",- подумал Ищенко. Ребятам, к счастью, не пришло в голову, что телефон может быть в неказистом домике плодовой станции, поскольку многое заставляло подозревать работников станции в причастности к случившемуся. "Похоже, какие-то серьезные люди здесь окопались. Оно и понятно - местечко вон какое глухое,- думал Ищенко.
– Пацаны попросили бы позвонить, взрослые дяди спросили бы, куда и зачем... Кто его знает, как бы все обернулось - могли бы и пацанов похоронить в этой дыре. И с засадой ребята тоже неглупо придумали - если бы тот, кто убивал, заметил, что они тут крутятся, он наверняка побежал бы посмотреть, в чем дело, и скорее всего постарался бы снова замаскировать проход".
Ищенко сунулся было в лаз, но тут же отшатнулся, чтобы глотнуть свежего воздуха.
– Фу, ну и вонища,- простонал он.
– А там, подальше, наверно, вообще не продохнешь.
И без всякого перехода он заявил:
– Тоннель сквозной. Второй выход с той стороны бугра, ближе к забору.
– С чего ты взял?- с интересом спросил его следователь прокуратуры, присоединившийся к группе, поскольку речь шла об убийстве. Он еще не успел привыкнуть к многочисленным чудачествам капитана Ищенко и к его неожиданным озарениям.
– А как иначе туда жмурика пропихнешь?- пожал плечами капитан.
– Туда и живой-то хрен пролезет. Можно сделать так: один залезает с той стороны, берет жмура за голову... Ах да, головы у него нет,- ну, значит, под мышки, и тянет на себя, а второй мокрушник толкает отсюда. А можно обвязать труп веревкой, тогда один мочила ползет по проходу и тянет его за веревку на себя, а второй подталкивает отсюда... В общем, придется нам с тобой лезть,- обратился Ищенко к эксперту-криминалисту, заметно помрачневшему от такой перспективы. Уловив его смущение, Ищенко посоветовал:
– Проси у начальства бабки на химчистку.
– Ты следи за языком, капитан,- заметил следователь.
– Тут же дети, а ты разговариваешь, как блатной в кабаке.
– Буду следить, если ты мне выдашь респиратор,- пообещал капитан.
– Ну что, полезли?- обратился он к эксперту. Тот тяжело вздохнул и принялся готовить фотоаппарат к работе.
– Все, что можно, должно быть сфотографировано,- наставительно произнес Ищенко.
– Если что-то сфотографировать нельзя, то как ты об этом узнаешь? Только сделав попытку.