Кольцо богини
Шрифт:
И все-таки… Одно дело — война, а другое — расправа над старыми, беспомощными людьми, за всю жизнь никому не сделавшими зла. И пусть стрелять будут другие, но все равно и сам он станет невольным соучастником. Александр чувствовал, что после такого он не сможет спокойно жить.
Надо было что-то сделать — и немедленно. Остается только вопрос — что именно? Бежать? Глупо, а главное — бессмысленно. Помешать? Но как? Неужели взывать к совести этого троглодита, находящего болезненное удовольствие в том, чтобы глумиться над теми, кто слабее, показывать свою власть — и упиваться
Александр крепко сжал зубы. Бессильная злость душила его, перехватывала горло. Он смотрел в лицо комиссара, видел каждую черточку, каждый волосок, каждую пору на лице. Как он ненавидел сейчас этого человека! Если бы ненависть могла убивать, то сейчас она испепелила бы Кривцова на месте.
Но этого, конечно, не произошло. Кривцов так же сидел за столом, смотрел вокруг осоловелыми глазами и громко отрыгивал. Наконец он поднялся и, шатаясь из стороны в сторону, вышел во двор.
Александр направился за ним. Зачем — он и сам бы не смог ответить.
Каждый шаг давался бравому комиссару с большим трудом. Спускаясь с высокого крыльца, он чуть не упал, но удержался, вовремя ухватившись за перила. Покачиваясь, он отошел за угол дома, и скоро оттуда донеслись характерные отвратительные «булькающие» звуки. Александр скривился от отвращения, но почему-то не ушел в дом, а последовал за ним.
Кривцов сидел на корточках, склонившись над большой лужей талой воды. Его неудержимо рвало. Не впрок же пошли деревенские разносолы… — рассеянно подумал Александр.
Когда он подошел совсем близко, комиссар уже поднялся на ноги. Услышав его шаги, он постарался принять «начальственную» позу, выпрямившись во весь свой невеликий рост, и сурово насупил брови.
— А, это ты… Чего выпялился? Чего надо? — вымолвил он заплетающимся языком. — Пшел отсюда!
А ведь это — последняя возможность поговорить с ним наедине, без свидетелей! — промелькнуло в мозгу у Александра. Конечно, шансов мало, но попытаться стоит… Наконец, он собрался с духом и выпалил:
— Товарищ Кривцов! Я должен вам сказать… Одним словом — не трогайте монахов! В противном случае я вынужден буду написать докладную о вашем самоуправстве…
Потом он подумал немного и добавил:
— И о тех ценностях, что вы присвоили, — тоже.
И Кривцов понял его! В маленьких свиных глазках впервые появилось некое подобие осмысленного выражения. Он зачем-то ощупал нагрудный карман, куда утром небрежно сунул церковные лампадки, словно хотел удостовериться, что они все еще там, потом вытащил маузер из кобуры и пошел прямо на него.
— Ах ты, интеллигент вшивый! Писать он будет, сильно грамотный… Да я тебя шлепну прямо здесь, за измену делу революции — и все! Забыл, кто ты такой есть, буржуй недобитый?
В свете луны Александр видел направленное на него черное смертоносное дуло, но страха почему-то не испытывал — слишком уж смешно и нелепо выглядел этот уродливый карлик в галифе и гимнастерке, обильно заляпанной собственной блевотиной. Вот поди ж ты — на ногах стоит нетвердо и оружие дрожит в руке, а какой грозный!
— По законам революционного времени… — Кривцов просто задыхался от
Вот этого ему говорить точно не следовало. Александр почувствовал, как глаза заволокло багровой пеленой, будто ярость, которую он так старательно прятал, таил в себе, вырвалась наружу. Он ударил по стволу — и маузер отлетел в сторону, потом схватил комиссара за плечи, поднял в воздух, как ребенка, бросил на землю…
Дальнейшее он помнил смутно. Кривцов еще пытался подняться, но ноги не слушались, все время разъезжались в разные стороны. А сам Александр будто обезумел. Схватив противника за голову, он раз за разом опускал его лицо в вонючую лужу под ногами. Сначала комиссар еще бился, потом затих…
Когда к Александру вернулась способность осознавать себя, он с ужасом увидел безжизненное тело, распростертое на земле. Лицо его все еще утопало в грязной воде, и он порадовался, что не видит глаз покойника. Это было бы уже слишком… Руки тряслись, сердце бешено колотилось, но вместе с тем в душе появилось чувство странного, жестокого удовлетворения, словно он только что раздавил опасную ядовитую тварь вроде большого паука или гадюки. Холодный рассудок твердил, что теперь, раз уж так вышло, надо сделать все, чтобы смерть комиссара выглядела как можно более естественной. Он подобрал маузер, валяющийся поодаль, и аккуратно вложил в кобуру.
Когда Александр вернулся к столу, его отсутствия никто даже не заметил. Он и сам удивился, когда, посмотрев на старинные, отцовские еще, серебряные часы-луковицу, обнаружил, что прошло не более пяти минут. Он еле дошел до лавки, застеленной каким-то тряпьем, без сил упал на нее и тут же провалился в сон.
За окнами еще только рассвело, когда Александр почувствовал, как кто-то трясет его за плечи.
— Александр Васильич, вставайте! Беда…
Он открыл глаза, увидел склонившееся над ним лицо Васьки Смыслова — того самого, который вчера в церкви только усилием воли удержался, чтобы не перекреститься на иконостас. Видать, не совсем пропащая душа… Сейчас он выглядел совершенно растерянным, как ребенок. Над губой повисли крохотные капельки пота, и в бледно-голубых глазах под белесыми бровями плескался страх.
— Что случилось? — спросил Александр вялыми, непослушными губами.
В голове будто колокол гудел. События вчерашней ночи казались чем-то далеким, призрачным, почти нереальным… Да и было ли это на самом деле?
— Комиссар… Пойдите, сами посмотрите.
Ага, значит, все-таки было. Ну, теперь — только держаться, не выдать себя! Александр встал, взъерошил волосы пятерней и сказал, стараясь, чтобы голос его прозвучал спокойно:
— Ну, пойдем! Показывай, что там стряслось.
Кривцов лежал лицом в луже посреди двора. Сейчас, при свете дня он выглядел таким маленьким, слабым, беззащитным… Его ноги в хромовых сапогах почти детского размера раскиданы в стороны, руки со скрюченными пальцами вцепились в землю. Видно, что в последний миг своей жизни он пытался встать — и не смог.