Кольцо графини Шереметевой
Шрифт:
..Лето кусковское догорало. Давно отцвели яблони и вишни, созрели ягоды, и было наварено видимо-невидимо всяких варений, а глиняные корчаги и деревянные кадушки полны разносолов — от рыжиков до нежинских огурцов.
Москва и, конечно, кусковские обитатели ждали государя с царским двором, но их не было до самого августа. Наталья бродила по аллеям парка, читала книги, мечтала, перебирая петербургские встречи. Наконец в конце августа появился Пётр Шереметев — значит, скоро должен быть и двор.
В один из августовских дней. Шереметев
Именитый сосед был высок, дороден, двигался медлительно, степенно, говорил веско, однако видом несколько смешон: огромный живот, длинная шея, выпяченная нижняя губа при отсутствии верхней и тонкие ноги. За то имел прозвище Черепаха. Выдвинулся он ещё при Петре I, был членом Верховного тайного Совета и слыл за человека хитрого, осторожного и изворотливого.
Прибыли супруги Лопухины — приятели Марьи Ивановны. Княгиня Лопухина подвержена была старым модам и одета на русский манер: вместо робронда — сарафан, вместо мантильи — душегрейка, а закрытое платье вышито русским жемчугом.
Шереметев красовался в красной фризовой куртке с серебряным шитьём, кружевами цвета оливков и в чёрных туфлях.
Черкасский сразу почувствовал на себе общее внимание и завёл речь о петровском времени, о себе. Как, будучи комиссаром в Петербурге, заведуя строительными работами, написал царю челобитную: так и так, мол, брать на работу выгоднее вольных людей, подрядчиков, а не государственных работных людей, которых сгоняли со всей России. Подсчитал: сколько людей привозят, сколько их болеет, сколько умирает за год и отчего выгоднее брать вольных...
— За то я и отличия и вотчины получал. Да-а, великий был человек Пётр Алексеевич! Неведомо, когда ещё такой на Руси явится... Какую речь в день погребения его сказал Прокопович!.. «Не мечтание ль то, не сон ли?.. Велика печаль наша, истинна!..» — Сложив руки на животе, он покрутил большими пальцами. — А Екатерина оплошку дала: хоть и не зла была, а на другой день по смерти его в набат велела бить, всех подняла, перепугала, а потом оправдывалась: мол, первое апреля, Петром учинённый день обманов. Говорил я про то ей — не слушала меня...
— А помните, Алексей Михайлович, — слегка шепелявя и заглядывая ему в лицо, вторил Лопухин, — вы-то молчали тогда степенно, как царь скончался, а Ягужинский?.. Как почал у гроба на Меншикова жалиться? Яко актёр на киятре, яко щёголь неистовый.
— Отчего ныне всё не так идёт, как надобно? — откидывая голову и выпячивая нижнюю губу, продолжал Черкасский. — Оттого что не тех молодой царь слушает. У Петра I советники были умные, дельные, а кто теперешние? Долгорукие!..
«Ах, Алексей Михайлович, — пронеслось в Наташиной голове, — истинно ли сие?» Молодая графиня в те дни читала французскую книгу «Об истинном и мнимом» и ею поверяла окружающее. «Оттого что вы в силу при Петре I вошли, надобно ли других отвергать? За что Долгоруких не любите?»
Марья Ивановна, как настоящая московская барыня, смелая и самовластная, любила иногда удивить гостей неожиданными высказываниями. Взяв щепотку табаку, она разразилась целой речью:
— Да что, по-вашему, царь-то Пётр Бог земной, что ли? Без единого изъяна, мудрости одни творил?.. А сколько помещиков лишились при нём своих крепостных. Жестокости какие! И все города ему надобно строить... А безобразия, кои с русскими женщинами стали твориться? Не токмо плечи — она и грудь напоказ! Голышей наставил в Летнем саду! Тьфу, куда ни глянь — грудные штуки, как живые, стоят... Да и вы, батюшки мои, отстать боитесь! Пример взяли! Да срам это, срам!.. А что за дикий нрав у сего аспида был? Ни одного, ни всех человеков не боялся! Токмо он — закон всему. Парик, помню, сорвал с головы у Головина, на себя нахлобучил, а потом назад — мол, хватит, согрелся.
Пётр Шереметев звякнул чашкой, давая понять, что недоволен бабушкой, и горячо заговорил:
— Забыли вы, бабушка, что в младенчестве Пётр стал свидетелем убийства дядьёв своих? Как забыть такое и не стать самому жестоким? А ведомо вам, что Софья давала ему отраву, от коей он и обрёл нервические судороги?! Торопился он оттого, что страна великая, а жизнь короткая. И не можно было иначе! В Европах давно огонь просвещения горел, а у нас тьма кромешная... Торопил своих учёных, заводчиков, художников, купцов!..
«Петруша, — думала Наташа, — от правды ли такие слова говоришь или оттого, что главное твоё мечтание — Варенька и желаешь ты угодить отцу её?»
Но тут сама Варя Черкасская, перебив хозяина, выпалила со всей непосредственностью:
— Помните, как государь передразнивать любил? Бывало, поглядит, как старый князь Трубецкой галопом на ассамблее скачет, и давай за ним следом так же!.. И посмеяться любил! Князя Юрия заставлял лимонное желе кушать, а тот не терпел его! Царь кладёт ему в рот желе, а я в это время давай дядю щекотать, он мычит, терпит, а мы с Его Величеством хохочем!.. Бедный дядя Юрий!..
По выражению отцовского лица Варя заметила, что сказала лишку, и осеклась.
«А что Петруша, он-то что скажет? Нет, не хочет встревать, куда-то отправился, сделал вид, что надобно распорядиться по хозяйству», — поняла Наталья.
— Государь Пётр Алексеевич не токмо умных советников своих слушал — побуждал спорить, не соглашаться. Ежели я спорил, доволен он был.
И опять Марья Ивановна, на этот раз вкрадчиво, тихо, заметила:
— Я старуха и правду скажу тебе, Алексей Михайлович, кто умел перечить государю, кто истинную правду ему говорил — это Яков Фёдорович Долгорукий. Запальчивого нрава, но смелого ума человек, и государь не сетовал на него за правду.