Кольцо графини Шереметевой
Шрифт:
В глубине парка князь спросил:
— Когда сватов засылать, к Петру Борисовичу на поклон идти?
Так решилось всё будущее Натальи, одно слово — и вся она в его власти, навеки...
Как случилось, что не отпрянула, не уклонилась, когда поцеловал он её сперва в висок, а потом в губы?..
Умница-разумница, дочь великого фельдмаршала — и фаворит, избалованный лестью, князь, прослывший буйством и дерзкими выходками...
Ведь жизнь его подобна полёту бабочки в порыве ветра. Сегодня он чуть не царь, все перед ним заискивают, раболепствуют, льстивые слова говорят, домогаются дружбы его, а завтра?.. С тем же
Но... ни о чём таком не думала Наталья Борисовна. Ни о богатстве, ни о положении, единственно об чём думала: о нраве его горячем да сердце жарком, а ещё — нравилась в нём этакая виноватинка, перед ней он — будто школьник нашаливший али малый ребёнок. И ещё знала: надобна она ему, очень надобна...
С неё, с Натальи Борисовны, так повелось у Шереметевых или ранее? Если уж люб человек, то навеки. Об отце её говорили: в субботу влюбился — в воскресенье женился, а когда пришёл смертный час любимой жене, то решил уйти в монастырь, да только царь Пётр не позволил...
Спустя несколько десятилетий сын её брата Петра, Николай Петрович, полюбит крепостную актрису Жемчугову, презираем будет дворцовым окружением, родственниками и всё-таки добьётся разрешения на невиданный брак, сделает жену графиней Шереметевой...
Ещё одна Шереметева — жена декабриста Якушкина Анастасия Васильевна, узнав о ссылке мужа, готова поехать за ним в Сибирь, она умоляет царя разрешить ей свидание: «Удручённая скорбью и болезнью, с грудным пятимесячным ребёнком и двухлетним сыном проехала семьсот вёрст в надежде на благость Вашего Императорского Величества...»
Итак, навеки. При этом никакого высокомерия или гордости. Напротив, служение любимому человеку до конца, даже до самоуничижения. Невольно возникают в памяти герои Достоевского. Один из Шереметевых — Николай Борисович — так влюбился в актрису Найдёнову, что бросил всё, женился на ней и радовался, если она позволяла ему убрать в её гримёрной, поработав веником и щёткой.
В самый разгар революции, летом 1917 года, сын Сергея Дмитриевича (уже знакомого нам) так влюбился, что потерял не только всякий интерес к общественным проблемам (а он у него был), но даже почувствовал надлом в психике.
И ещё: у Шереметевых была родовая черта — желать того, чего в данный момент нет: зимой жаждать лета, леса, уток, а летом — мечтать о театре (страсть к музыке и театру оставалась всегда).
Многие испытания, о которых не могла даже предположить наша героиня Наталья Борисовна, выпали на долю её потомков в XX веке. Это ещё раз доказало, как безжалостна к человеку история и как сильны человеческие чувства, но об этом вы прочитаете в третьей части книги.
РОЖДЕСТВЕНСКИЕ ВЕЧЕРА
I
Часов с восьми зимой ворота в Кремль запираются, часовые, чтоб не спать не дремать, до самой заутрени поют-бормочут молитвы. Перед заутреней раздаётся голос: «Пресвятая Богородица, спаси нас!» Второй часовой от Успенского собора кричит: «Святые московские чудотворцы, спасите нас!» Третий откликается: «Святой Николай Чудотворец, моли Бога о нас!»
С началом сумерек закрывают домовые ворота, амбары, сараи, прикрывают ставни на окнах: известны беспорядки московские — то тут, то там бои кулачные, вой девичий, а то и грабёж с убийством. Одна надежда — «рогаточные караулы», в которые съединяются сами жители, да ещё пожарные. Зоркие караульщики озираются на каланчах, внизу стоят казаки, готовые всякий час мчаться в любой конец города. А лошадей для пожарного дела поставляют хозяева, замеченные в неосторожной езде по улицам.
Дома знатных господ в центре города — будто целые селения: главная хоромина господская, за ней сараи, пчельники, бани, огороды, рощицы, сады. Напротив Кремля — Садовники с вишнями и яблонями, там — Полянка с цветущими луговинами и озёрами, за Сухаревой башней — огороды Черкасского князя.
Куда ни глянь, всюду сельский вид, летом пейзаж деревенский, куры кудахчут, петухи поют, а то и ягоды люди собирают. За что любят старожилы древнюю столицу, так за этот налаженный, устоявшийся быт, за домашний, деревенский уклад. Оттого многие особы покидают Петербург с радостью и не желают возвращаться обратно...
Вот и молодой государь Пётр Алексеевич: скоро Рождество, а он всё в Москве сидит. Охоты кончились, и теперь наводит он порядок в московском хозяйстве. А приближённые рады! — хозяйствуют в своих усадьбах.
Пётр Борисович Шереметев с раннего утра возле стола своего, на котором гусиные перья, листы желтоватой бумаги, песочница, чернильница со щитом на передней стенке и гербом Шереметевых. Истоки рода затерялись в неведомых временах: с одной стороны, слово «Шеремет» по-тюркски означает «проворный», значит с Востока, с другой стороны — герб восходит к немецкому городу Данцигу; на нём два льва, стоящих на задних лапах.
Из шкапчика с множеством выдвижных ящичков граф вынул письма от управляющих, позвонил в колокольчик, тотчас явился секретарь — и Пётр Борисович стал диктовать:
«Прислать указанного мяса всем нашим дворовым на Рождество и великоденские мясоеды — 50 пудов...»
«...выслать дюжину рукавиц мужских да чулков чёрных по три пары пунцовых да чёрных, а смотреть, чтоб не малой те были руки...»
«...купить бочку конарского сахару ценою по 6 руб.
пуд...»
Петру Борисовичу всего семнадцать лет, но он уже владелец немалого хозяйства, которое требует крепкого смотрения. Высокий, стройный, с чуть косящими глазами, диктует ответы он без запинки и голосом настоящего вельможи: