Кольцо графини Шереметевой
Шрифт:
Свечи догорали, бронзовые шары отбрасывали длинные тени. А разговор всё не иссякал. Иногда входил князь Алексей, выразительно глядел на сына — мол, пора, уходи! — но тот будто не понимал. А то Алексей Григорьевич появлялся с Катериной, садился рядом, подливал вино и, умильно улыбаясь, просил:
— Ваше Величество, отпустили бы вы ко мне Ивана, распоряжения кое-какие на завтрева надобно сделать...
Молодой князь удалялся, искоса поглядывая на свою сестрицу, — он чувствовал её сугубый расчёт и не скрывал своего неудовольствия. Катерина тонка, длиннонога, губы и брови игриво изогнуты, но сколько манерности в её поведении, какое капризное лицо! «Девица с замочком,
Что касается отцовских планов относительно царской сестры, то на сей счёт он был спокоен. Медлительная, грустно-задумчивая, полная, она не выказывала к князю особых чувств, так что нередко без всяких церемоний сиживали они втроём. При том Наталия с отрешённым лицом не сводила грустных глаз с брата, будто жила каким-то тяжёлым предчувствием...
Наконец случай помог Долгорукому: во время охоты на зайца повредил он руку, не мог более участвовать в охотах с государем; оставшись дома, кликнул свою собаку Полетку, вскочил на коня и помчался в Кусково, которое располагалось вёрстах в десяти от Горенок. Привязал в парке коня и двинулся по аллее.
«Наталья, люба моя, что тебе стоит выйти в сей же час на прогулку, — заклинал он, — не хочу я к брату твоему являться, услышь меня, выйди!» И был уверен, что сделается так, как он желает, выйдет она!
Услыхала ли она его сердечный призыв иль повиновалась неясной грусти, только и она отправилась тем часом в парк. Впервые жила здесь осенью и находила в том особенную прелесть. Много читала, много молилась и всякий день любовалась осенними красками... Всё чище делались синие небеса, всё золотистее листья берёз и клёнов, всё громче стучали сухие дубовые ветки. Завораживали сочетания золотых листьев и выпадавшего по ночам снега. А какие пушистые веточки у лиственницы! Кто её привёз и насадил здесь? Должно, дед, служивший когда-то воеводой в Тобольске...
Медленно брела она по аллее, пребывая во власти противоречивых чувств. То вспоминала Невскую першпективу, встречу с князем, то, сердясь на себя, возвращалась к разговору Лопухина: не нужен, ненавистен ей Долгорукий!.. Вспоминала последнюю молвку Вари Черкасской — как Долгорукий явился к Трубецкому с собакой, та облаяла хозяина, не дав ему встать с места, а тем временем князь удалился с княгиней Трубецкой в дальние комнаты. «Так отомстил он дяде Никите за клевету!» — горячилась Варя. «Да за что же? Что он сказал про князя?» — вопрошала Наталья. «Да, видно, уж точно злые «ехи» распускал, язык у дяди Никиты злющий, мёдом не мазан!» — уверяла Варвара... И снова Наталья жалела князя: «Ах, Иван Алексеевич, зачем вы так неосторожны? Свет болтлив, злоязычен, наговорят много более того, что было... Петруша как велит? Мол, не спорь с царём и с веком — и будешь цел, здоров, а вы?.. Петруше ссора ваша — поперёк горла, ведь Трубецкой родня Черкасским. Это Варя — добрая душа, а отец её не простит, и братец мой взъярится на вас...» И тут же, спохватившись, графиня одёргивала себя: ведь дерзок, амуры строит, в церкви стрелял, в тщеславии пребывает... — к чему об нём думать?
От берёз и клёнов шло золотистое сияние — и солнца не надо! Пятна снега на земле слепили... Белое и золотое — красиво! Кленовые листья на белом снегу. Лист — как широкая открытая ладонь... На шубейку её синего бархата упал дубовый лист. Наталья взяла его и долго разглядывала — на что похож, с чем сходен?.. Скрипка! Или альт... Ах, музыка, любимое занятие Шереметевых и Черкасских! Инструмент лишь умелым рукам подвластен — неслух коснётся скрипичных струн, один скрып получится, а ежели приезжий итальянец тронет смычком, запоёт она человеческим голосом. Слушаешь, и каждый человек тебе будто друг сердешный... Не так же и любовь? Гневливого укротит, плачущего успокоит, робкого ободрит... К примеру, как у них с Долгоруким. Ой, да что это она, опять об ненавистном думает?..
В этот момент в конце аллеи показался всадник. Вот он спрыгнул с коня, направляется в её сторону.
Ой, батюшки, да никак?.. Подбежала собака, ткнулась мордой ей в руку. Машинально гладя её, графиня не отводила глаз от фигуры в зелёном кафтане, которая скорым шагом приближалась к ней.
Через минуту он стоял рядом. Она потупила взор, но чувствовала его сумасшедшую радость...
Молча двинулись они по аллее.
А потом то ли от смущения, то ли от неуверенности князь пустился в немыслимые рассказы, невероятные истории. Слова лились из него, как перебродившее пиво из жбана. Поведал историю про то, как подсунул своему денщику горсть монет, а тот решил, что открылся клад... Историю о том, как на масленицу прикрепил к голове своей оленьи рога и зашёл в девичью — вот перепужались деревенские девки!
Она гладила собаку, лишь изредка взглядывая на князя, и скупо улыбалась. И всё же не удержалась:
— Братец мой гневаются на вас, Иван Алексеевич...
— Чем я не угодил Петру Борисовичу? — вспыхнул князь.
— Будто выманили у него наилучшую певунью, а вернуть не желаете.
— Певунья? — переспросил, припоминая — Вернуть? A-а! Так я ж её выкупил и отпустил на волю, а человек мой взял её в жёны.
«Выкупил и отпустил на волю?» — удивилась она. И всё же, потупясь, продолжала:
— Отчего невзлюбили князя Трубецкого? А жену его, напротив, амурами угощаете?
— И сие вам известно? — помрачнел князь. С горячностью добавил: — Непотребные слова сказывал он, и прощать его не собираюсь! Отплатил той же монетой — и весь сказ!
— Можно ли так гневаться, Иван Алексеевич? Может, он без злого умысла сказывал те слова?
Князь вскинул голову:
— Мужское сие дело, Наталья Борисовна!
Некоторое время они опять шли молча. Поравнялись с прудом. За ночь вода по краям замёрзла, белые кружева окаймляли чёрную воду. Высоко в небе пролетела стая птиц — осень! Из-за пруда поднялись гуси с таким шумом, будто хлопали гобелены...
Наталья не была бы сама собой, если бы не спросила про выстрелы в церкви.
— Вам и про то известно?.. — понурил голову князь. — Знаю, серчаете вы на меня... Много говорят про меня худого, да и сам я в недовольстве собою. Однако разве уж совсем худой человек? И вы совсем не верите мне?.. С вами-то будто другой делаюсь...
Он взял её руку. Она попыталась высвободить, но...
— Зачем удерживаете молодость свою, желания? — осевшим голосом спросил князь.
Чтобы не поддаться наваждению, Наталья упрямо склонила голову и проговорила:
— Разумом хочу крепить я молодость свою...
— Все бегут меня, дурные «ехи» разносят, неужто и ты, графинюшка, оттолкнёшь меня?
«Оттолкнуть? Не я ли мыслила, что любовь — как скрипка, музыка, что лечит человека? Зачем же хочу оттолкнуть его?»
— Верный буду тебе, яко мой пёс... Дай только местечко в сердце твоём... А ты-то — уж так люба моему сердцу, так люба... А я совсем тебе не люб? — Он склонил свою буйную голову к её груди.
Кудри его коснулись её лица, и она увидела совсем рядом чёрные брови, маленький рот, пухлый, как у купидона...